Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
Злоба утроила силы Кривоноса. Он, как снопы, расшвыривал перед собой драгун, иных валил саблей. Наконец до Вишневецкого оставалось не больше трех шагов. Князь оглянулся и встретился глазами с Кривоносом: еще миг — и никакая сила не сможет помешать разъяренному Кривоносу разрубить князя надвое. Вишневецкий припал к луке, и в это мгновение копье просвистело над самой его головой.
— Вставай на бой, изувер проклятый! — услышал он страшный крик Кривоноса. — Умел шкодить...
Вишневецкий вонзил в бок жеребца острые шпоры и, как хорек, отпрянул от Кривоносовой сабли. Возле Кривоноса сразу стало пусто. Он пришпорил коня. Вишневецкий не останавливался, за ним пустилась наутек и шляхта. Между тем польская конница не переставая теснила казаков. Кривонос остановился: еще немного — и ненавистный Вишневецкий будет торжествовать победу, хотя сам продолжает
— Удираешь, князь? А в палатах был храбрый. Вот тебе за Галю! — Казак бросил поводья, обеими руками поднял самопал и выстрелил. Но Вишневецкий был уже далеко.
Кривонос окаменел, словно громом пораженный. Если бы не ловкость Мартына, так, может, и свалился бы замертво, потому что сзади налетел драгун и уже занес клинок над его головой.
— Оглянись! — отчаянно крикнула Ярина.
Но Кривонос даже не заметил, как упал позади него с рассеченной головой драгун и как сердито что-то пробормотал Мартын, кинув мрачный взгляд на Ярину. Наконец к Кривоносу вернулся голос, и он не вымолвил, а простонал:
— Ярина!
Ярина вдруг опустила самопал, как дитя слишком тяжелую для него игрушку. Лицо ее и глаза, за минуту до того пылавшие огнем, вдруг стали растерянными, робкими, даже испуганными, словно она в чем-то провинилась перед старшими. Всем своим существом, каждой черточкой она была сейчас смущенной дивчиной, переполненной радостью встречи с любимым. Глаза ее вдруг заблестели, она тяжело вздохнула и сказала:
— Муж мой любый, пане мой!
Казаки, будто вдогонку за врагом, разъехались в разные стороны. Все они рады были за полковника. А из груди его вдруг вырвался смех, он выхватил Ярину из седла и посадил перед собой.
— Ярина, Ярина... — казалось, он испепелит ее взглядом. Но через минуту Кривонос, прижав ее к груди, уже смотрел вперед: в зареве пожара на бегу соединялись драгуны Вишневецкого. Кривонос, не сводя с них глаз, опустил Ярину на землю.
— Удирает, удирает Ярема!.. Иди в обоз...
Ярина еще долго смотрела вслед казакам, погнавшимся за Вишневецким. Минутную радость уже заслонила тревога за Максима.
II
Писарь Самойло Зорка старательно выводил: «Наисветлейший, вельможный и преславный царь Московский и наш многомилостивый государь и благодетель.
Волей и призрением божиим сталося, чего мы сами себе желали и о чем помышляли — чтоб нынешним часом могли через посланцев своих о добром здравии вашей царской вельможности проведать и низкий поклон свой отдать, но бог всемогущий даровал нам от твоего царского величества посланцев, хотя и не к нам, а к пану Киселю посланных по делам его, которых товарищи наши казаки, в дороге встретивши, к нам в войско доставили, с оными радостный случай представился нам твоей вельможности поведать про положение веры нашей древней греческой, за которую с давних времен, через вольности свои, кровью заслуженные, от королей давних данные, помираем и до сих времен от безбожных ариян [Арианин – последователь так называемой «арианской ереси» в христианском вероучении] покою не имеем. Творец и избавитель наш Иисус Христос умилостивился и милосердием своим святым свободу даровать нам изволил: которая яма была выкопана под нами, сами в нее упали, два войска с великими таборами, их помог нам господь бог одолеть и трех гетманов живьем взять с прочими ихними сенаторами, перво — на Желтой Воде, в поле, средь дороги запорожской. Комиссар Шемберг и сын пана краковского ни с одною душой не ушли. Потом сам гетман великий, пан краковский, с невинным добрым человеком паном Мартыном Калиновским, гетманом польным коронным, под Корсунем-городом попали оба в неволю, и войско их все кварцяное до остатку разбито. Мы их не брали, но те люди брали их, что служили нам по мере сил от царя крымского.
Случай же представился
Дан из Черкасс 1648-го июня в день осьмой».
Прежде чем подписать, Богдан Хмельницкий внимательно перечитал все до последней строки и покачал головой:
— Когда уже из тебя, Зорка, бурсацкий дух выйдет? Словно бы и казацкий жупан ладно сидит...
Писарь покраснел: жупан висел на нем, как на палке.
— Не все же для тела, пане гетман, надо и для души.
— А за что же православные души должны страдать? Пускай бы уж одни католики.
Он обмакнул гусиное перо в чернильницу, занес руку над бумагой и в такой позе застыл. Тяжкие думы вереницей потянулись одна за другой. Отход от Белой Церкви назад к Черкассам вызвал у одних удивление, у других недовольство: надо, мол, воспользоваться безвластием и идти до самой Варшавы, пока поляки не опомнились после поражения. «А в тылу у себя оставить разбросанные по имениям панские хоругви? Пускай и дальше пьют кровь у посполитых? Тогда шляхте недолго опомниться. А опомнится — есть еще чем пополнить армию, хотя бы до ста тысяч. Татарская конница вернулась уже в Крым. Татары теперь сыты на добрых три-четыре месяца. Что же мы сделаем десятью полками без конницы? И не только конницы — нам еще много чего не хватает, чтобы выдержать упорную борьбу. А чтобы договориться с московским царем, на это нужно время: наши повстанцы и московских крепостных разохотят к бунту. Конечно, желание избавиться от такого союзника, как Польша, которая захватила Смоленск, должно перевесить надобность выполнять договор. Вот это письмо пускай и подскажет, кто может помочь в этом деле. А быть нам заодно и бог велел!» И Хмельницкий крупными буквами дописал:
«Вашему царскому величеству наинижайшие слуги, Богдан Хмельницкий, гетман с войском Запорожским».
Посла севского воеводы, что вез грамоту Киселю, перехватили под Киевом татары. Их не интересовало ни самое его появление, ни намерения, они видели в нем только ясырь. Посол был человек крепкого здоровья и большой силы, он перекалечил нескольких татар, но его все-таки связали и тащили уже в кош, когда навстречу случились казаки. Они сразу же по длинным волосам, расчесанным на прямой ряд, догадались, что в руки к татарам попал московит. Попранное гостеприимство глубоко их возмутило:
— Басурманы вы проклятые, уже вам наших мало, что вы и московских людей хватаете! — закричали казаки. — Кыш, татарва поганая!
Татар было меньше, и они, поджав хвосты, отдали московита казакам. Он здесь же и открылся, что везет грамоту от севского воеводы пану Адаму Киселю. Препровожденный в Черкассы, в гетманскую канцелярию, он каждому теперь рассказывал, как казаки вызволили его от татар. То же он рассказал и Хмельницкому.
— А казаки тебе, вашмость, никакой обиды не чинили?
— Почто казаки будут московского человека обижать? — удивленно ответил посол. — Чай, все мы православные.
— Что говорят в народе?
— Молва и желание есть, пан гетман, чтобы всем нам быть вместе под царской высокою рукой.
— Для того надобно сначала сбросить шляхетское ярмо, а вот ваш путивльский воевода, пан Плещеев, помогать полякам собирался против нас, да не успел.
— Как говорится, «обещанного три года ждут», пан гетман! Не стал бы тогда воевода пропускать для твоего войска оружие и хлеб. Раз ты, гетман, отослал уже татар, царь московский может и не помогать Польше.