Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
Передовые не проехали зарослями и двухсот шагов, как их со всех сторон окружили. Слышались выкрики и в других местах.
— Эх вы, дерьмо, а не казаки! — ругался Метла. — Едут, как на ярмарку. Слазьте, собачьи души!
Один из верховых побелел, как мел, двое других только молча нахмурили брови. Метла догадался и тут же крикнул:
— Отведите эту глисту к сотнику! Видно, шляхтич: вишь, уже душа в пятках. — Когда за польским жолнером затихли шаги. Метла даже ногами затопал от злости. — Вы что ж это, собачья кровь, на своих идете? Метла жить вам не дает, заставляет на папу римского молиться?
—
— А то как же, — все тем же тоном, продолжал Метла. — Еще, собачий сын, спрашивает! Когда же эта сотня будет переходить? А ты не брешешь, панский холуй?
— Дайте мне камышину! И не очень-то лайтесь!
— Ишь ты!
— Вот тебе и «ишь ты»!
К камышине верховой привязал тряпицу, поднял кверху и замахал ею над головой. Белую полоску, извивавшуюся, как змейка, заметили в полку, и движение усилилось.
Метла взобрался на спину другому казаку, и ему все было видно.
— Так ты им знаки подаешь, анафема! — закричал он.
— А к кому же им переходить, коли вас тут нет?
Метла уставился на разведчика: прав, чертов сын! Он снова посмотрел сквозь камыши. Полк уже приблизился к зарослям. В одном месте вдруг отделилась группа и побежала.
— А какая твоя сотня, хлопец?
— Да не из пугливых.
— Пана Лозенко, — отвечал второй, который уже тоже начал волноваться.
— А ну, глянь... вон там... Погоди, сам уже вижу. Прокоп скачет. А может...
Но в это время передовой всадник выхватил белый платок и замахал им над головой. Позади послышалось несколько выстрелов, тогда от лавы отделилась еще одна сотня и тоже замахала белыми платками. За ними, стреляя вдогонку, кинулись другие сотни...
— Давай закурим люльки, за чубы взялись, — сказал Метла. — А Хмель, гляди, гляди, уже конницей окружает. Вот это вояка! Лупи, лупи их!
В это время из камышей выскочило десятков пять всадников на степных лошадях.
— Это кто еще? — удивился Метла. — Да ей же богу, не иначе как левенцы. Ну да. Гречка впереди!
Левенцы скакали наперерез обеим сторонам, и определить сразу, на кого они ударят, было невозможно.
— Разбойники! — закричал Метла. — Вам что, паны уже родней стали? — Но левенцы повернули и ударили во фланг полякам. — Я ж говорил... Слава левенцам! Хлопцы, вперед!
— Вперед! — раздалась команда Золотаренко, назначенного старшим по сотне.
Казаки двинулись разом — и пешие и конные, камыш закачал метелками, как в бурю, и затрещал, точно на огне. К плавням бежала только часть реестровых казаков, а остальные, обернувшись, уже стреляли по своим.
Первым повернул коня полковник Вадовский, за ним есаул Прокопович, но, когда есаул нагнал полковника, тот вдруг ощерился на него и потянулся к пистоли. Есаул на бегу отвернул коня, сделал полукруг, остановился и, ошеломленный, стал вытирать обильный пот. Мимо него проскакал в тыл, держась за бок, сотник Данило Городченя, потом сотник Савич. Когда они стали отдаляться от лавы своих казаков, кто-то крикнул с отчаянием и гневом:
— Бегут! Старшины бегут!
Теперь уже всем видно было, как степью скакали назад к Сечи трое всадников,
Сначала побежали отдельные жолнеры, а когда кое-кого из них подкосили пули, побежали назад все поляки, а реестровые казаки, не успевшие или не пожелавшие перейти на сторону Хмельницкого, побросали на снег оружие.
Кошевой атаман оказался в затруднительном положении. Он от души хотел помочь Хмельницкому, но положение пока еще не позволяло открыто взять его сторону. Надо было действовать так, чтобы в случае неудачи нельзя было обвинить Сечь в помощи приговоренному к казни сотнику. Полковник Черкасского полка, пан Вадовский, уже давно решил, что пошлет на ватагу Хмельницкого одну, от силы две сотни. Сведения о численности отряда, принесенные перебежчиком Пивнем, перевернули все его планы: выходило, что с двумя сотнями выступать было рискованно, хотя и Сечь оставлять без охраны тоже не годилось. Впрочем, кроме рыбаков, он давно уже не видел ни одного сечевика и потому решил двинуться всем полком. Этого только и дожидались сечевики, притаившиеся в камышах. Не успели колонны скрыться в морозном тумане, как они ворвались на Сечь.
— А теперь берите на засовы все ворота! — приказал кошевой.
— Мудрое решение, пане кошевой, ей-ей, мудрое, — даже крякнул от удовольствия есаул.
С первыми лучами солнца сечевики взобрались на пригорки, на крыши, всюду, откуда можно было увидеть шлях на юг. Казак Пивень тоже вскарабкался на сруб под пушкой. Он волновался больше всех: это ведь из-за него на Хмельницкого двинул Вадовский все силы. А что, как не выдержит пан Хмельницкий? Пивень трясся от волнения и холода, но карабкался все выше. Отсюда хорошо было видно через частокол, как полк остановился, как стал разворачиваться к бою, видно было, как поднялись первые дымки от выстрелов, затем побежала одна сотня, вторая. Но сердце у него радостно екнуло, только когда он увидел, как с обеих сторон в тыл Черкасскому полку стала заходить конница. Пивень еще не мог толком всего разглядеть на таком расстоянии, но решил, что полковник уже должен бежать, и закричал во все горло:
— Тикает! Ей же богу, тикает!
Сечевики завертели головами, вытягивали шеи, но ничего пока не видели.
— Тикают, тикают, холуи! — вопил Пивень.
— И правда, тикают! — закричали уже и другие. — Гляди, гляди, побежали...
— Перенимай, хлопцы, перенимай! — выкрикивали сечевики так, словно и за семь верст их могли услышать казаки Хмельницкого.
— А этот скачет, а этот скачет! — кричал с пригорка старый казак. — Пустите меня, я и без сабли из него дух выпущу! — но продолжал вертеться на месте.
Расстояние с каждой минутой уменьшалось. В переднем всаднике уже можно было узнать полковника Вадовского, за ним скакали джуры, подальше трясся полковой писарь, а еще дальше — кучка казацких старшин.
Пивень хохотал во все горло, от смеха слезы текли по его посиневшему от холода, сморщенному лицу, и он только помаргивал маленькими глазками, как младенец на свет.
— Вот как воля бьется! Паночек Вадочек, возьми и Пивня в садочек!
— О, и пехтура уже бежит!.. Ну и ноги! — кричали сечевики.