Клоуны и Шекспир

Бондаренко Андрей Евгеньевич

– Прощай, моя прекрасная, добрая и верная Луиза! – выкрикнул обречённый на верную смерть, и затянул – слабым и чуть подрагивающим голосом – песню:

Ты. Как мелодия злая, волшебная.Ты – как святая и злая – вода…Капает – с Неба. Как приз – от волшебника.Капает – с Неба. Всегда….И лишь дожди – в перубленной памяти.Грозы и молнии – в пьяном бреду.Гром на завалинке старенькой заверти.Хвастайтесь кто-то. А я – не смогу.Ты. Только ты. Перублены – просеки.Тихий закат. И забытый – причал.Тихая роща. Забытые – сосенки.Тихий

причал, как начало – начал.Всё ещё будет. Как мелкие – капельки.Этого странного, право, дождя…Кто-то сказал, что грехи мы отплакали.Он всё соврал. Он соврал – навсегда.Кто-то сказал. А мы – отдуваемся.Кто-то сказал, и пропала – стезя.Солнце взошло. Оно – улыбается.Правильно всё. Без Любви нам – нельзя.Правильно всё. И арбузною – корочкойТлеет заветный – закат.Всё возвратится – щедрою сторицей.Лет эдак тридцать – назад.Всё возвратится – коль так тебе хочется.Всё разорвётся – на тысячу мук.Что впереди? Лишь оно, одиночество.Мир, он сплетён из – вечных – разлук…Мир – он сплетён. Начинайте же заново.Новый виток. Как порыв нежных рук.Сердце – как Мир – безнадёжно изранено.Жизнь состоит – из новых разлук…Сердце – как Мир – безнадёжно изранено.Жизнь состоит – из новых разлук…

– Молчать, тварь! – зычно скомандовал кардинальский глашатай. – Приступаем!

Рослый ландскнехт, приторно улыбаясь, взял в руки длинный-длинный металлический прут.

Взмах, свист железного прута, рассекающего средневековый голландский воздух, смачный звук удара, разрывающего нежную человеческую плоть на составные части, громкий вопль, наполненный ощущением непереносимой боли.

Взмах, свист, шлепок, вопль. Взмах, свист, шлепок, вопль. Взмах, свист, шлепок, вопль…

– Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, – мёртвым голосом считал бородатый сосед справа. – Четырнадцать, пятнадцать…

Взмах, свист, шлепок, тишина. Взмах, свист, шлепок, тишина…

– Всё, он умер, – чуть слышно всхлипнул Франк ван Либеке. – Жалко. Красивую песенку спел ткач перед смертью.

Со стороны низенького помоста раздались странные звуки, слегка напоминающие серию глухих хлопков новогодних петард.

– И наша мечтательная Таннекен распрощалась с жизнью, – обыденно пояснил бородатый сосед. – Жалко. Словно весёлая птичка-синичка, не выдержав лютых злых морозов, померла.

«Мочевой пузырь у барышни лопнул», – предположил Лёнька. – «Вот же, суки в рясах. Ничего, мы ещё посчитаемся, твари в митрах…».

– Слава Господу нашему! – картинно воздев руки, известил кардинальский глашатай. – Да, будут прокляты еретики и ведьмы!

– Да, будут прокляты…, – жиденько поддержали народные массы.

– Справедливость восстановлена!

– Восстановлена…

– Слава Господу Богу! Слава Папе Римскому! Слава Великой Инквизиции!

– Слава…

«Да, везде одна и та же откровенная хрень», – присмотревшись, решил Макаров. – «Бедно-одетые люди мрачно молчат, или же только рты открывают, изображая неописуемый восторг. А публика побогаче – та, что в париках и кружевах – орёт активно, во всю глотку. Мать их…. Бизнес-политическая элита, получается, везде одинакова. Во все Времена и во всех Мирах. Суки сытые и алчные. Как в том давнем стихотворении. Потом обязательно процитирую…».

– Всем – молчать! – взвыл глашатай.

– Вывести третьего злодея! – дождавшись относительной тишины, велел Гранвелла. – Подготовьте там всё…

Ландскнехты торопливо обложили высокий столб, вкопанный в землю, вязанками дров, выволокли из клетки неприметного худенького человека и, водрузив его на дрова, крепко привязали к столбу.

– Поджигайте! – дружно выдохнули инквизиторы. – Немедленно!

– Разве не будут зачитывать обвинения? – заволновался Франк. – Это же не честно. За что хотят сжечь этого дяденьку?

– Он художник, известный на всю округу, – пояснил бородач. – Такие картины рисовал, такие – портреты. Слов нет. Настоящее всё…. Только с этого великолепия – не прожить. Не, прожить-то можно. Только впроголодь…. Пришли к Хансу (так пока ещё зовут художника), монахи. Предложили нарисовать – за большие деньги, со щедрым авансом – парочку картин. Он, чистая

Душа, и нарисовал…. За это сейчас с жизнью и расстанется. Одна из его картин называлась: – «Волхвы, пришедшие к Святой Деве Марии». Там, действительно, были изображены три странника, принёсшие весть благую, мол: – «Забеременела, ты, Дева – практически целомудренная, плодом Божьим. Непорочным образом, понятное дело, забеременела…». Красивая такая была парсуна, слов нет. Лично созерцал. Даже на скупую мужскую слезу пробило…. Но у Красной собаки другое мнение образовалось. Мол: – «Неправильные у нарисованной Марии глаза. Блудливые слегка. Чего это она уставилась на левого странника с таким нездоровым интересом? Так и прожигает – взглядом похотливым…». Говорят, что Гранвелла приходится герцогу Альбе молочным братом. Один брат – за всю жизнь – ни одной женщины не познал. У другого, бают, каждый день – новая. Записным и идейным бабником является высокородный герцог Альба, короче говоря. Вот, наш кардинал и беснуется – от такой вопиющей несправедливости. Бывает.

– Пусть огонь будет медленным, – тягуче проскрипел голос Гранвеллы. – Цена вины – велика…

– Пощадите, ради Господа! – попросил художник, облачённый в пёстрый балахон «сан-бенито [34] ». – Пощадите! Молю…

– Медленный огонь! Я сказал.

Через пару минут над Круглой площадью заклубился – неровными рваными полосами – серо-жёлтый вонючий дым.

– А-а-а! – прорвался через дым отчаянный вопль. – Отрубите мне ноги! Отрубите мне ноги! Отрубите мне ноги! Молю…

34

– «Сан-бенито» – длинный полотняный балахон, одеяние осуждённых Инквизицией к смерти, как правило, светло-коричневого цвета, с ярко-алыми языками пламени, грубо изображёнными поверх общего фона.

Глава пятнадцатая

Пламенем? Пламенем! Славным…

Лохматого художника сожгли. Худенькое мёртвое тело Таннекен вздёрнули на виселицу. Незадачливому ткачу отрубили – страхолюдным гигантским топором – лысую голову и нанизали её на шест, наспех вкопанный в землю рядом с плахой.

– Отныне и во веки веков. Именем великого короля Филиппа Второго! Владыки Фландрии, Брабанта, Геннегау, Голландии и Зеландии. Именем Папы Римского и Святой Инквизиции…. Да, будет так, отныне и навеки. Аминь! – торжественно объявил кардинал Гранвелла и начал неуклюже спускаться с помоста. За ним последовали и два его товарища по нелёгкому инквизиторскому ремеслу.

Раздались жиденькие короткие аплодисменты. Это богато-одетая публика выражала-демонстрировала свою жгучую преданность и рабскую лояльность к действующей Власти.

– Суки рваные, – презрительно буркнул бородач в фартуке. – Дохлопаются, твари дешёвые.

– Это точно, – поддержал соседа Макаров. – Дохлопаются, доболтаются, доворуются. Рано или поздно.

– Расходимся! – гаркнул с помоста глашатай. – За работу, люди! Да, поможет вам Господь в трудах праведных и неустанных!

– Расходимся, так расходимся. Не вопрос…

Они покинули неласковый город Гент прежним путём. Только, выйдя их крайнего проулка, свернули направо, к реке, на берегу которой располагалась большая птичья ферма.

Лёнька шагал первым и вполголоса, чтобы избавиться от тяжких раздумий, декламировал:

Песенка весеннего дождяВдруг, прервалась, словно отдыхая.Ей не надо – злата или рая,Ей чужды – законы бытия.И всегда, престижности назло,То поёт, то снова замолкает,О деньгах – совсем – не вспоминает,Голосом, как будто – серебро.О ручьях поёт и о рассветах,О любви и детской чистоте.Но играют роль свою наветы,Модные – в гламурной суете.Но поймали Песенку сатрапы,И пытают – с ночи до утра.Почему же ей – не надо злата?Знает что-то тайное она?Табуретом били – как всегда.Но молчала Песенка упрямо.А потом – тихонько – умерла,Словно чья-то – старенькая – мама…В жизни этой сложной – всё ужасно просто.После ночи звёздной – сизая заря.Но зарыли алчные – суки – на погостеПесенку весеннего дождя…