Клуб ангелов
Шрифт:
Первое, о чем спросил Абель, когда вошел, здесь ли Пауло, потому что он хочет держаться от него подальше. Сказал, что пришел только из-за меня, потому что это мой ужин. И вообще он всерьез вознамерился покинуть наше никчемное сборище.
Последним вплыл Педро, предшествуемый запахом лосьона. Он жил с матерью, и имелось серьезное предположение, что дона Нина до сих пор купает его каждый день лично.
К моменту появления Педро часть команды находилась в кабинете, молча уставившись в телевизор, а остальные сидели на двух диванах в гостиной, грустные
После прихода Педро я пригласил всех в гостиную и пошел за шампанским. На кухне Лусидио указал мне на большой поднос, заполненный канапе, и велел вернуться за ним после того, как я подам шампанское.
В гостиной мы принужденно произнесли наши обычные тосты. Первый — «За голод». Потом — «За Рамоса». Самуэл предложил третий тост — «За наше человеческое тепло», но был поддержан только Андре, пока тот не сообразил, что Самуэл иронизировал. Я принес канапе и предложил их каждому по очереди. Пауло спросил, кто готовит, поскольку запахи с кухни доносились многообещающие. Я начал мямлить, что это сюрприз, но замолчал, потому что увидел, как изменился в лице Жуан. Он только что проглотил одно из канапе Лусидио.
Сказать, что его лицо светилось — литературная условность. Но лицо Жуана действительно осветилось, даже поменяло цвет от удовольствия.
Сегодня, когда я размышляю о том ужине и его последствиях, именно этот момент я вспоминаю наиболее четко. Волнение Жуана передалось мне. Даже сейчас дрожь пробирает. Впервые за многие годы я вновь ощутил удовольствие от удовольствия друга и подумал: мы еще в состоянии вернуться в прошлое, наша дружба еще может быть спасена, а я вместе с ней. Не все в конце концов потерпело кораблекрушение.
Не знаю, был ли Жуан из всех нас самым большим сукиным сыном. Это зависит от субъективных критериев, меняющихся с каждым поколением. В ту минуту я вспомнил, каким Жуан был двадцать один год назад, когда еще не сознавал, что анекдоты теряют весь эффект, если он начинает смеяться до того, как дойдет до конца. Мы колотили его по спине и плечам, хотя очень хотелось звездануть ему по роже, чтобы прекратить приступ хохота, а весь ресторан аплодировал, когда он в конце концов ухитрялся извергнуть финальную фразу анекдота «И моя сутана не бронзовая!».
Я посмотрел на Абеля. Бедный Абель. В тот момент он был в таком экстазе, что не мог говорить. Педро воскликнул: «Что за чудо эти канапе!», — вслед за чем последовали одобрительные «умс» и «амс» остальных.
Я попробовал канапе из лука, запеченного с сыром. М-м-м… Это не мог быть просто запеченный лук с сыром. Что бы это ни было, но светящийся от удовольствия Жуан и блаженно застывший Абель преисполнили меня гордостью за то, что я нашел такого чудесного повара. Когда Абель наконец смог заговорить,
Ужин был восхитительным. После канапе последовало сердце артишока в соусе. И когда я принес мясо по-бургундски, восклицание «Господи Боже мой» Абеля потонуло в шумных криках воодушевленных обжор. Они хотели знать, кто таинственный повар. Я рассказал о Лусидио. То немногое, что я о нем знал. О нашей встрече в винном магазине. О его идеальном омлете, благодаря чему я принял предложение Лусидио приготовить ужин для нас. И историю про ядовитую рыбу фугу и секретное общество ее поедателей. Кто-то хмыкнул:
— Этого типа не существует, ты выдумываешь!
— Я что-то читал об этом обществе, но в фантастическом романе, — сказал Пауло.
— Выдумки, — пробубнил Педро с набитым ртом. — Мужик над тобой издевается.
— Лусидио может быть шарлатаном, даже моей выдумкой, но он великий повар, — возразил Чиаго.
— Мужик — гений! — подытожил Маркос и настоял на том, чтобы я привел повара в качестве доказательства его реальности и для награждения аплодисментами.
— Спокойно, спокойно, — ответил я, не желая подняться с места, пока не доем лучшее мясо по-бургундски в моей жизни.
Абель жевал с закрытыми глазами. Он не один раз повторил: «Господи Боже мой» — и, когда доел, объявил торжественно:
— Теперь я могу и умереть. Эти он вызвал всеобщий хохот.
Громче всех хохотал Пауло. Компания примирилась. Лусидио вытащил нас со дна.
На кухне Лусидио сообщил, что осталось мясо по-бургундски еще на одну тарелку. Всего одну. Я передал информацию обжорам.
— Кто хочет повторить?
Почти все не ответили, только застонали, демонстрируя, что больше не могут.
Но Абель сказал:
— Не могу отказаться. Хочу еще.
И я принес блюдо с остатками мяса по-бургундски и поставил перед ним под аплодисменты сидящих за столом. Абель опустошил тарелку за считанные секунды.
Я не экономил бордо для такого особенного ужина. Еще бы! Мы опять вместе, мы отличная компания! Как в старые добрые времена. Когда я принес десерт и объявил, что наш повар через некоторое время почтит нас своим присутствием, то сразу заметил атмосферу удовольствия, парящую в гостиной. Мой банановый десерт не разочаровал гостей и был расточительно восхвален.
— Что за ужин! — воскликнул Маркос. Жуан вышел из-за стола, чтобы поцеловать меня в макушку.
— Жаль, что Рамоса нет, — вздохнул Абель со слезами на глазах.
Все согласились.
Я подал кофе, принес коньяк и сигары. Это была минута Рамоса. Минута, когда он неизменно поднимался, чтобы произнести речь, держа в одной руке рюмку с коньяком, а в другой — сигару, используемую им для театральных жестов. После его смерти никто не занял место оратора в этот момент благодати.
Однажды, десять лет назад, Рамос поднялся и, прежде чем заговорить, долго смотрел на нас молча и с любовью. Он посмотрел на каждого по очереди, будто благословляя. Потом произнес речь: