Клуб ангелов
Шрифт:
Теперь я продолжаю придумывать истории о сиамских лесбиянках, уединяясь дома в своем кабинете, так похожем на дупло дерева, в котором жила беличья супружеская пара из сказки. Но рассказы становятся все мрачнее. Близнецы продолжают быть сиамскими, но со временем и с возрастом это их положение превратилось в аллегорию, которую я сам плохо понимаю. Аллегорию проклятой двойственности,, ужаса от безапелляционного присутствия другого — нашего тела; от излишка мяса, которое не есть мы, но жизнь и биография у нас одна; тело, которое, умирая, уводит нас за собой… Я слышу голос Ливии:
— Даниэл, хватит!
Для нее сиамские
Жуан был единственным, кто не воспринимал сиамских лесбиянок. Он не осознавал, в чем прелесть. Ему нравились хорошие анекдоты. Не те, что он называл «юмором ха-ха», которые заставляют людей улыбаться и говорить «ха-ха», показывая, что они поняли шутку, вместо того чтобы нормально посмеяться. Жуан, наш ушлый политикан, в течение многих лет выживал в сумрачном мире полулегального финансового офиса, хотя был приговорен к смерти многими разоренными клиентами. И он не потерял хорошего настроения.
Я подумал о его смехе, о его неизменном оптимизме в любой ситуации, когда спросил Лусидио, каким будет меню на ужине Самуэла.
— Не будет ли это, случаем, баранья нога, мое любимое блюдо?
(Другими словами, не я ли выбран, чтобы умереть, если порядок действительно алфавитный.)
— Нет, — ответил Лусидио. — Я приготовлю шампиньоны, жаренные по-провансальски, если вы не пресытились чесноком после паэльи несчастного Андре. Потом — утка в апельсиновом соусе.
Утка в апельсиновом соусе — любимое блюдо Жуана.
Я позвонил Сауло:
— Утка в апельсиновом соусе.
— Что?
— Это блюдо, которое Лусидио готовит на следующий ужин.
— Ну и что?
— Это любимое блюдо Жуана. Молчание. Наконец я услышал:
— Позвони ему.
Я позвонил Жуану:
— Следующий ужин Лусидио. Для Самуэла.
— Да?
— Утка в апельсиновом соусе. Он отозвался после долгой паузы:
— Спасибо.
Жуан пришел первым на ужин Самуэла. Заметив мое удивление, объяснил:
— Утка в апельсиновом соусе, приготовленная Лусидио. Ты думаешь, я могу упустить такое?
Маркос и Сауло пришли сразу вслед за ним и тоже удивились, увидев Жуана. Сауло посмотрел на меня. Я поднял руки вверх, показывая, что снимаю с себя всякую ответственность:
— Я предупредил.
— Ты хочешь умереть, Жуан? — поинтересовался Сауло.
— Вы забываете, — отозвался Жуан, — что есть разные версии. Первая: смерть наступает в алфавитном порядке. В этом случае очередь Даниэла. Вторая: умирает тот, кто…
Жуан вынужден был прерваться, потому что Лусидио вошел в гостиную, чтобы проверить какую-то деталь на уже накрытом столе. Когда Лусидио вернулся на кухню, Жуан продолжил:
— Вторая версия: умирает тот, кто больше всего любит приготовленное блюдо. И третья: мы все — сумасшедшие. Смерти не имеют отношения к ужинам.
— В любом случае, — вздохнул Маркос, — сегодня мы это узнаем.
Самуэл всегда подавал шампанское на своих ужинах. До и во время. Мы начали пить шампанское с чудесными канапе Лусидио. Выпили за Рамоса и
— Пусть умрет худший.
Маркос сделал «Тсс!». Лусидио мог услышать.
У нашего повара возникла проблема с духовкой. Он рассчитал три утки на группу из восьми человек, но в духовку помещалось только две. Он решил готовить третью утку, пока мы расправляемся с двумя. Они были восхитительны. Жуан стонал от вожделения над каждым куском. Никогда он не пробовал такого апельсинового соуса. И я должен признаться, что перспектива смерти увеличивала мое удовольствие от еды. Правду говорил Лусидио о фугу: риск смерти действительно обостряет осязание, вкусовые ощущения приобретают неизведанную новизну, наступает состояние экзальтации, почти эйфории. Я вспомнил теорию Рамоса, высказанную на ужине перед его собственной смертью о том, что в наших странствующих клетках есть нечто завидующее приговоренному, то, что ревнует к несомненной смерти. Жуан должен был чувствовать то же самое. Он тоже был благословлен судьбой, наслаждался этим новым удовольствием — едой в коридоре смерти. Когда я пошел за третьей уткой, то заметил, что Лусидио отложил несколько кусков с соусом на отдельную тарелку. Жуан и я взяли на себя уничтожение добавки в отличие от остальных, пребывавших, похоже, в предсмертном состоянии, хотя бы и от удовольствия.
Сауло вздохнул и произнес:
— Это я должен был умереть…
Его уволили с предприятия Андре. Он не мог найти другую работу. У него не было денег, и, кроме того, что Сауло задолжал бывшей жене, он еще содержал Маркоса. Сауло смотрел на Жуана и на меня с завистью.
Мы продолжали есть, как два приговоренных.
Лусидио вышел из кухни с тем, что осталось от утки. Он торжественно подошел к столу, завернутый в свой смешной белый фартук, почти волочившийся по полу. Мы молчали, восемь немых ожиданий вокруг трех утиных скелетов. Мы знали, что вошли в разреженную зону принятия серьезных решений. С этого момента и впредь «Клуб поджарки» вступает в борьбу с судьбой, остальное — прочь, и наше отрочество — далеко. Лусидио сообщил:
— Осталось немного. Кто хочет?
Мы с Жуаном переглянулись. Я икнул:
— Больше не могу. Было очень вкусно, но… Жуан потянулся к блюду:
— Давай сюда.
Цитата из «Короля Лира» в тот вечер… Я потом нашел ее. Лусидио, рассказав, что секрет его утки в апельсиновом соусе заключается в кальвадосе и что соус был результатом «сердечного согласия» (он говорил совершенно серьезно) между яблоком и апельсином, которое, он надеется, понравилось, изрек:
— Отверженным быть лучше, чем блистать и быть предметом скрытого презренья.
Я не знаю точно, какой была реакция Самуэла на эту фразу. Смутно помню, он улыбнулся и кивнул, будто не мог поверить своим ушам.
В моем последнем рассказе о сиамских лесбиянках уже постаревшая Зулмира, перепробовавшая любовь со всеми видами женщин, заводит роман с вампиршей. Будучи укушенной в шею, она тоже превращается в вампиршу. Становится одержима желанием укусить за шею Зенайде, которая вынуждена постоянно быть настороже против сестриных клыков, и их неосуществленная любовь трансформируется в ненависть. Метафора, если я сам себя правильно понял, об ужасе неясной судьбы вместо судьбы пусть ужасной, но конкретной.