Клуб домового (сборник)
Шрифт:
Малёк – по грибы, а он, если не было срочных дел, – к лешему на разговоры да на моховый чаек. Ох и хорош чаёк был у лешего.
Сядут, бывалучи, около избы, чайку нальют и разговоры задушевные ведут. Леший – всё про птиц да зверей, кто когда прилетел, не опоздали ли, всем ли хватило места. А он – про хозяйство да про хозяйку свою, а потом уж и про Малька. Самое интересное-то в конце сказывается.
– Ты эта, плату-то тебе назначили?
А теперь вот какие разговоры всплывают. Всё чаще и чаще. О-хо-хо!
Что он мог ответить? Нет, молчит Ундина. Как в рот воды набрала.
Всему своё время – так уж он теперь-то решил. А ждать – самое тяжкое.
Он сидел на крутояре у реки и смотрел вниз на плещущихся девчат. Они плавали, ныряли, гонялись друг за другом и брызгались, хохотали.
Вот и дорастил он Малька до речки. И даже больше. Вот и вылетит скоро птенец из гнезда, из-под уютного крылышка. Это пугало. От этого тоскливо щемило на сердце. Она же не справится без него. Пропадёт. Нет. Пропадёт – это, конечно, вряд ли. Вон какая умница выросла. Любо-дорого. А вот он без неё пропадёт. Это точно.
Он уже тосковал заранее. Чтобы привыкнуть.
В камышах раздался мелодичный смех, и его сердце рухнуло куда-то вниз. Он стал пробираться к реке.
– Плата. Назначена плата. Ты должен покинуть свой дом.
– Но я же… Как же так? Хозяйка совсем старая, она пропадёт. Да и Малёк… Они как же без меня?
– Нас это не касается…
– Я не уйду!
Ундина рассмеялась и, нырнув, скрылась из виду.
Он стоял и смотрел на то место, где она только что была, не в силах отвести взгляд, как под гипнозом. До сознания постепенно, медленно доходило, что вокруг что-то происходит. Какая-то возня, крики. Он посмотрел в сторону. Девочки ныряли и выныривали. Но как-то не так, не так, как раньше. Малька не было.
Он заметался по берегу, что он мог сделать? Опять звать Ундину? Не придёт – не поможет. Время уходило, как вода сквозь песок.
Опять раздался смех, и он метнулся на этот звук с такой резвостью, которой сам от себя не ожидал.
– Предупреждение. Плата – уход. Иначе мы возьмём другую плату!
Малёк вынырнула, кашляя и отплёвываясь, побрела к берегу, рухнула без сил. Он слышал, как она сказала трясущимся вокруг неё девчонкам про какой-то водоворот, который тянул и тянул её вниз, а потом пропал, и она выплыла. Смогла выплыть. Конечно, водоворот, конечно. Он кивал и кивал. Водоворот был бы лучше. Добрее.
В ту ночь он никак не мог заснуть. Мысленно собирал вещи, завершал дела. Да разве можно их доделать навсегда-то? Прощался с хозяйкой. С Мальком… И начинал заново и заново по кругу. Он думал, что завтра с утра напоследок надо починить крышу, прямо над ним, а то дождь попадает на подстилку. И поэтому так мокро и неудобно спать. Но он ошибался, на улице не было никакого дождя.
– Послежу
– Пока к Лешему, а там поглядим…
Соседский домовой только рукой махнул, что уж теперь говорить-то, и пошёл к себе. А он, взвалив перевязанный тюк, двинулся прочь от деревни в сторону леса. О-хо-хонюшки-хо-хо.
Малёк влюбилась. Такую весть донесли ему самой первой. От неожиданности он выронил и разбил чашку. Очень хотелось, чтобы к счастью.
Первый порыв был – бежать и смотреть, кто он? Приличный ли жених? Не удумал ли худого против Малька? Остановил Леший – нельзя тебе. И как отрезало. Нельзя, иначе не случилось бы чего и похуже. Лучше б вообще не знать вестей оттуда. И вестей больше не посылали.
А он начал хворать. Измучился совсем с ним Леший. И травками поил, и кореньями обкладывал. Все свои знания на него извёл. Не помогало ничего.
Это случилось под зиму. Осень уже передавала свои права. Стыла первыми комьями земля. Схватывались тонким белым льдом ручьи.
Лешему ещё немного и надо было спать-засыпать. И что он раньше не лёг? Не пришлось бы рассказывать дурных вестей.
Хозяйки больше не было в этом мире. Она слегла почти сразу же вслед за его уходом. Сначала болела. Сильно и долго. А потом… Хоронили её в стылую неприветливую землю. Малёк надрывала душу молча, без плача. Так ему передали.
А потом и вовсе собрала вещи, закрыла дом и уехала в город. И больше ни разу не приезжала.
Сошёл снег, и солнце начинало греть землю. Греть всерьёз. До первой головокружительной травы, до жёлтых цветов мать-и-мачехи.
Перед старым, покосившимся домом стояла Малёк. Она смотрела на него и в носу непривычно щипало.
– Мам, почему ты плачешь? – смешной, конопатый мальчуган дёрнул её за пальто.
– От солнца, дорогой.
Она взяла его за руку и двинулась по тропинке к дому.
Леший, как проснулся, сразу побежал смотреть на друга. Тот лежал бледный, осунувшийся. Ни просыпающаяся жизнь леса, ни солнце – его не интересовали. О-хо-хо. Вот же пень-заболотский.
В то утро Леший принёс ему чай, как обычно открыл дверь, поставил на стол. Сразу и не понял, что что-то изменилось.
Постель опустела. Он кинулся на заднее крыльцо. На крыльце сидел Феофан, щурился на солнце и улыбался.
– Хорошо-то как, весною…
Лешего не удержали ноги, и он осел рядом.
Новый дом был почти готов. Он стоял позади старого, возвышаясь над ним, споря красотой, осанистостью. И, конечно, побеждая.
Она всё время смотрела за стройкой, руководила, направляла, советовала. А неугомонный Ванька крутился рядом. Интересовался и любопытничал.
Дом был почти готов, и всё же она каждый раз, подходя, ловила себя на мысли, что в нём чего-то не достаёт, чего-то очень существенного. Самого-самого главного.
– Мама-а-а, а что в сундуке в старом доме? Сокровища, да?