Клуб Дюма, или Тень Ришелье
Шрифт:
Он хотел узнать время, но еще в Менге в часы его попала вода, так что теперь стекло запотело и циферблата видно не было. Корсо поднял взгляд к зеркалу и наткнулся на собственные усталые глаза. Менг-на-Луаре, канун первого апрельского понедельника… Сейчас Корсо находился за много километров оттуда, и уже успел наступить вторник. Обратный путь был долгим, и чудилось, что далеко позади остались, вернее, отстали и Балкан, и Клуб Дюма, и Рошфор, и миледи, и Ла Понте. Тени завершенного рассказа, после того как перевернута последняя страница и автор нанес последний удар – поставил точку, легонько стукнув по клавиатуре «Кверти» – вторая клавиша внизу справа. И этим вполне необязательным поступком напомнил, что речь идет всего лишь о строках на собранных в стопку печатных листах, о равнодушной бумаге. О судьбах, которые вдруг тоже сделались посторонними.
Этот рассвет, так похожий на пробуждение, Корсо встретил
Корсо опять обратился мыслями к Менгу. Вспомнил их путешествие, Бориса Балкана, который стоял рядом с ним на мокрой от дождя террасе. Он держал в руках папку с рукописью «Анжуйского». Ришелье улыбнулся Корсо, как старый враг, который восхищается вами и одновременно сочувствует: «Вы удивительный человек, друг мой…» Это были прощальные слова – нечто среднее между утешением и напутствием; они еще имели какой-то смысл, но за ними последовало приглашение присоединиться к гостям, прозвучавшее не слишком искренне. Не потому, что Балкану была неприятна его компания – нет, он был скорее огорчен тем, что они расстаются, – просто Борис предвидел, что Корсо откажется идти с ним в зал. Корсо и на самом деле долго стоял на террасе, облокотившись на перила, и вслушивался в отголоски собственного поражения. Потом медленно пришел в себя, огляделся по сторонам, пытаясь поточнее определить, куда двигаться, и зашагал прочь от освещенных окон. Он неспешно возвратился в гостиницу, наугад отыскивая дорогу на темных улицах. Ему больше не довелось увидеть Рошфора, а в гостинице «Сен-Жак» он узнал, что и миледи спешно отбыла. Оба они уходили из его жизни, чтобы вернуться в те зыбкие миры, откуда и явились; они вновь стали вымышленными персонажами, которые, как фигуры на шахматной доске, передвигает чья-то рука. Что касается Ла Понте и девушки, то они так и сидели в номере. Ему, честно говоря, было наплевать на Ла Понте, но он сразу успокоился, увидев там девушку. Корсо подозревал – и боялся этого, – что потерял ее, как и других героев истории. Он кинулся к ней, схватил за руку, пока она тоже не растаяла в пыли библиотеки замка Менг, и потащил к машине. А Ла Понте с тревогой наблюдал эту сцену. Его они бросили – теперь он был лишь отражением в автомобильном зеркальце; несчастный Флавио стоял на дороге и понапрасну заклинал Корсо их старой и поруганной дружбой. Он не понимал, что происходит, и не осмеливался задавать вопросы. Утративший доверие и никому больше не нужный гарпунер, предатель, которого пускают по воле волн, дав галету и трехдневный запас воды: постарайтесь доплыть до Батавии, господин Блай [165] . Однако в самом конце улицы Корсо нажал на тормоз. Он сидел, держа руки на руле и глядя на освещенный фарами асфальт впереди; при этом испытующий взгляд девушки был прикован к его профилю. Но ведь и Ла Понте не был реальным персонажем, поэтому, тяжело вздохнув, Корсо дал задний ход и подобрал книготорговца, который за весь день и всю следующую ночь не проронил ни слова, пока его не высадили у светофора на какой-то мадридской улице. Он даже не возмутился, услышав от Корсо, что с рукописью Дюма должен распрощаться навсегда. Да и что, собственно, мог он на это сказать?
165
Отсылка к американскому фильму Ф.Ллойда (1889-1960) «Мятеж на «Баунти» (1935), в основу которого легла реальная история: команда корабля подняла мятеж против своего жестокого капитана по фамилии Блай, его посадили в шлюпку и оставили одного в открытом море. В главных ролях Чарльз Лоутон и Кларк Гейбл. Позднее по этому же сюжету было снято еще два фильма.
Корсо скользнул взглядом по холщовой сумке, лежавшей у девушки в ногах. Его, разумеется, не отпускало горькое чувство поражения, зудящее, как ножевой шрам на совести. Досадно от того, что он хоть и играл по правилам, legitime certaverit, но двигался в ложном направлении. Так что радость победы угасла в самый момент победы – неполной и сомнительной. Выдуманной.
Он слышал ритмичное и тихое дыхание девушки, прикорнувшей рядом. Видел обнаженную шею под курткой; потом протянул левую руку и убедился, что в ее пальцах мягко пульсировала жизнь. От девушки, как всегда, пахло юной плотью и лихорадочным жаром. Память и воображение помогли ему представить стройное с мягкими изгибами тело – до самых кончиков босых ног, рядом с которыми стояли белые теннисные тапочки и валялась его сумка. Ирэн Адлер. Он так и не узнал, как же ее на самом деле зовут; но помнил ее наготу в полумраке, линию бедер, вырезанную на фоне светящейся двери, полуоткрытые губы. Невыразимо красивая и безмятежная, сосредоточенная на собственной молодости и в то же время спокойная, словно тихая заводь, таящая в себе вековую мудрость. А в глубине светлых глаз, которые пристально смотрели на него из мрака, темное отражение самого Корсо – в сиянии света, похищенного у небес.
Теперь ее глаза снова наблюдали за ним – изумрудные под длинными ресницами. Девушка проснулась, сонно потянулась и потерлась щекой о его плечо; потом резко выпрямилась, покрутила головой и уставилась на Корсо.
– Привет, Корсо. – Куртка скользнула к ногам; белая футболка обтягивала великолепную упругую грудь, тело прекрасного юного животного. – Что мы тут делаем?
– Ждем, – он указал на город, словно паривший в густом речном тумане. – Пока он не станет реальным.
Она посмотрела в том же направлении, не сразу поняв смысл его слов. Потом спокойно улыбнулась.
– Может, ему никогда не суждено стать реальным.
– Значит, мы так и будем здесь стоять. В конце концов, место недурное… Мы – наверху, а внизу, у наших ног – ирреальный мир. – Он повернулся к девушке, чуть помолчал, а потом добавил: – «Она повела бы меня к славе, богатству, знанию. А я составил бы ее блаженство…» [166] Ты не собираешься предложить мне нечто подобное?
Улыбка девушки была полна нежности. Она задумчиво наклонила голову, затем подняла взор и посмотрела Корсо прямо в глаза:
166
Жак Казот. «Влюбленный дьявол».
– Нет. Я бедная.
– Знаю, как же. – Корсо не лгал, и ему не было нужды читать то, что было написано в прозрачной ясности ее глаз. – Твой багаж, тот вагон в поезде… Забавно. Я всегда верил, что где-то там, на краю радуги, у тебя хранятся несметные сокровища. – Он улыбнулся, словно открыл лезвие ножа – того, что лежал у него в кармане. – Мешок с золотом, как у Петера Шлемиля [167] , и тому подобное.
– Ты ошибаешься, – теперь она упрямо сжимала губы, – все, что у меня есть, – это я сама.
167
Имеется в виду герой повести немецкого писателя Адельберта фон Шамиссо (1781-1838) «Необычная история Петера Шлемиля» (1814).
Что тоже было правдой, и Корсо знал о том с самого начала. Она никогда не врала. Простодушная и мудрая, верная и влюбленная девушка, пустившаяся в погоню за тенью.
– Вижу, вижу. – Он покрутил в воздухе рукой, как будто писал воображаемой ручкой. – А ты не предложишь мне поставить подпись под каким-нибудь договором?
– Договором?
– Да. Пактом, как говорили прежде. Теперь это называют договором, и он должен быть плотно заполнен мелкими буквами, так? «В спорном случае стороны решают разногласия в судебном порядке…» Смешно! Хотелось бы мне знать, какой суд занимается такими делами, как наше.
– Не говори глупостей.
– Почему ты выбрала именно меня?
– Я свободна. – Она грустно вздохнула, будто успела дорого заплатить за право на эти слова. – И могу выбирать. Выбирать может каждый.
Корсо пошарил в карманах плаща в поисках мятой пачки. Там осталась только одна сигарета; он достал ее и нерешительно повертел, но до рта так и не донес, а сунул обратно в пачку. На случай, если позднее ему захочется курить больше, чем сейчас. Наверняка захочется.
– Ты ведь с самого начала знала, – сказал он, – что это две никак не связанные между собой истории. Поэтому тебя не волновала рукопись Дюма… А миледи, Рошфор, Ришелье – к ним ты относилась как к участникам карнавала. Теперь я понимаю твое странное безразличие; наверно, ты чудовищно скучала. Перелистывала «Мушкетеров», пока я забавлялся этой головоломкой…