Клуб любителей фантастики, 1961-62

Леонтьев Антон Валерьевич

Обратный полет также сложится из двух этапов: ускорения и торможения.

Но у нас есть еще одна возможность сократить путешествие на целый год по ракетному времени.

В полете мы проверим реакцию организма на кратковременные, но значительные ускорения. Установим, к каким перегрузкам можно привыкнуть без вреда для здоровья. Проверим, насколько состояние сна и покоя помогает их перенести.

Уточнив все эти вопросы, мы сможем эффективно использовать в определенные моменты частые кратковременные ускорения. Год по ракетному времени — срок немалый. Нам есть смысл провести опыты, которые, кроме того,

имеют большое значение для науки.

Часть нашего экипажа уже сейчас намерена не возвращаться на Землю. Когда мы достигнем цели и найдем планету, условия жизни которой будут соответствовать земным, наши «переселенцы» останутся на ней. Длительный контакт с населяющими ее разумными существами представит интерес для обеих сторон.

Не думай, однако, что решение найти новую родину в космосе является чем-то с верх героическим, как может показаться на первый взгляд. За время нашего путешествия на Земле пройдет 3 млн. лет. Мы, остальные участники экспедиции, вернувшись, найдем Землю и человечество во многом изменившимися. Нам тоже ничто не будет напоминать о прошлом.

В течение всего полета каждый из нас будет знать, как относится ракетное время к земному. Изучение основных разделов теории относительности тоже входило в нашу подготовку. Кроме того, в каждом рабочем помещении космического корабля имеется компаратор времени, который наряду с обычным ракетным временем станет показывать время на Земле. Мы полетим с такой скоростью, что наш «день» на корабле будет соответствовать 2 тыс. земных лет.

Мог ли думать Циолковский, разрабатывая свой проект полета ракет в мировом пространстве, что продолжатели его дела претворят, казалось бы, утопическую идею в смелую действительность всего лишь за время жизни нескольких поколений?

Но время идет. Похолодало. (Мой тонкий термионовый костюм (мы уже носим частично одежду, предназначенную для полета) не пропускает холод. Но мерзнут лицо и руки. Надеюсь, когда-нибудь мне опять удастся полежать на траве. Через три миллиона лет? Нет, конечно, самое большее через двенадцать. Больше по ракетному времени не продлится наше путешествие. А почему бы не быть траве на планетах Сигма-Тау 101? Тогда мне придется ждать всего каких-нибудь шесть лет. Но стоит ли об этом думать? Мне предстоит самое увлекательное путешествие, о котором когда-либо мечтал человек. Оно заставляет забыть обо всем, чего я должен лишиться.

Я знаю, ты не будешь плакать обо мне, ведь я улетаю на встречу с далеким будущим. Я хочу, чтобы ты гордилась своим сыном, как он гордится тобой, такой мужественной и чуткой. Это ты воспитала во мне стойкость и мужество, поддерживала и поощряла мое увлечение космосом.

С «Авророй» — звездою среди звезд — мы преодолеем время. А когда вернемся на Землю, нас встретят люди коммунистического общества на высокой ступени его развития, общества, которое претерпит, конечно, значительные изменения, но останется бесконечным и прогрессивным.

Еще раз благодарю тебя за все! Обнимаю! Целую! Не беспокойся обо мне, береги себя!

ГЕЗЕЛЬГЕР, космонавт, твой сын

С. Житомирский,

инженер

ПРОЕКТ 40

Москва

Научно-фантастический очерк

Техника — молодежи № 9, 1962

Рис. Ю. Случевского

Школьником я проходил практику в институте геологии. Я сидел в своем уголке, делал несложные анализы и вслушивался в разговоры сотрудников, стараясь не прозевать ни одного слова о сверхглубоких скважинах.

Меня увлекала борьба за покорение глубин. Земля была неприступнее космоса. Каждая новая сотня метров давалась исследователям с нечеловеческим трудом, и образцы, взятые на глубине 9 километров, казались чуть ли не ценнее доставленных с Марса.

Как-то среди разговоров мелькнула фраза: «Глубина сорок километров». Я так и замер с пробиркой в руках и понял, что моя судьба решена и что я, наконец, нашел дело, которому стоит посвятить жизнь. С каждым днем эта невероятная цифра повторялась все чаще, сопровождаемая словами: «Немыслимо, заманчиво, фантастично…» Потом рядом с ней зазвучало имя Ани Щегловой и опять: «Буровая штанга не выдержит собственного веса… Обсадную трубу зажмет… Поискать, посчитать и убедиться в собственном бессилии… Вы не знаете Щегловой… Вы не знаете земли!..»

Я слушал все это и вынашивал план — познакомиться с Аней Щегловой и стать ее добровольным помощником. Конечно, поначалу я не многим смогу ей помочь, но ведь во всяком деле есть масса черной работы, а я с удовольствием буду делать что угодно, лишь бы работать на переднем крае науки.

И вот однажды, когда Сергеев принес мне очередную пробу для анализа, я как бы невзначай попросил его показать мне Щеглову. Он скорбно закатил глаза.

— К сожалению, она переселилась от нас, и притом навечно.

Он вообще был шут гороховый, этот Сергеев, но я все-таки оторопел.

— Переселилась… Куда?

Он ткнул пальцем вниз.

— Туда, на глубину сорок километров. Здесь осталась только ее бренная плоть, и надежды на возвращение никакой, задача-то неразрешима.

Полюбовавшись произведенным эффектом, он пообещал показать мне Щеглову в столовой.

Аней оказалась невысокая девушка с пышными волосами, которую я уже давно заметил. У нее было странное лицо — участливое и в то же время немного высокомерное. Казалось, все вокруг, включая и себя, она воспринимает, глядя откуда-то со стороны. И этот взгляд был настолько значительным, что я сразу понял, почему ее включили в группу «проект 40», и еще понял, что никогда не решусь к ней подойти.