Клуб любителей фантастики, 2006
Шрифт:
— Мальчик! Постой, мальчик!
Димка недоуменно оглянулся — кому он тут мог понадобиться? — и увидел стоявшую на мостках возле открытой калитки женщину. Она была одета по «деревенской моде» — темная юбка, выцветшая голубая кофта, светлый цветастый платок — и показалась ему сначала довольно пожилой, даже старой. Но подойдя ближе, он увидел, что женщина вряд ли много старше его мамы — ну, может, лет на пять — семь, — просто седая прядка, выбившаяся из-под платка, да морщины у плотно сжатого рта и возле глаз прибавляли ей лишние годы. Ну и одежда,
— Мальчик, ты что сейчас играл? — спросила женщина, и в грустных ее глазах сверкнул лучик неподдельного интереса. — Что-то очень знакомое, а вспомнить не могу…
— Это из старого фильма, — ответил Димка. — «Генералы песчаных карьеров».
— А-а! — улыбнулась женщина и вдруг пропела, очень красиво и чисто, хоть и негромко: — Я начал жизнь в трущобах го-ро-одских…
Димка быстро поднес к губам флейту Пана и стал подыгрывать. Женщина закивала и допела куплет до конца, потом, не помня слов, промурлыкала пару тактов, махнула рукой и спросила:
— Куда-то спешишь?..
Димка пожал плечами и мотанул головой.
— Ну, пошли тогда в дом!
Димка не успел возразить, как женщина скрылась уже в проеме калитки.
Мальчик вошел в чистенькую, оклеенную бледно-желтыми, в цветочек, обоями комнату и нерешительно замер у порога. Женщина скрылась уже в проеме за узкой, облицованной белой потрескавшейся плиткой печью и загремела там посудой.
— Сейчас будем чай пить, — послышалось оттуда. — Ты проходи, не стесняйся!
Димка прошел к накрытому полосатой клеенкой столу возле окна и скромно присел на краешек одного из двух стульев. Кроме стола, в комнате еще был светлый старомодный сервант, за стеклом которого стояли рядками несколько фужеров и рюмок, пара вазочек и собранный «розочкой» чайный сервиз; громоздкий телевизор в углу на комоде, покрытый ажурной салфеткой; диван с деревянными облупившимися ручками. Над диваном висел тонкий выцветший коврик с копией картины Шишкина «Утро в сосновом лесу» (где медведей вписал художник Савицкий). А вот над ковром…
Димка от неожиданности поперхнулся и громко закашлял, не отводя обалдевшего взгляда от большой цветной фотографии в резной рамке, висевшей на стене чуть выше ковра. Черная ленточка наискось пересекала угол портрета, с которого — в форме десантника, в сдвинутом на самый затылок голубом берете — ему улыбался… Аорее! Ошибки быть не могло: огненно-рыжие волосы, а самое главное — изумрудные глаза, которые смотрят вроде бы на тебя, но в то же время и куда-то гораздо глубже, словно видят не только то, что доступно обычному взору. Да, это он — его старший друг, которого час (всего лишь час?) назад в последний раз видел Уикее.
В комнату с чайником и сахарницей в руках вошла хозяйка. Димка не успел сразу отвести взгляд от фотографии, и женщина по его обескураженному виду что-то поняла. Она задрожавшими
— Ты знал Юру? — прошептала она с непонятной надеждой. Глаза ее смотрели на Димку с такой мольбой, что соврать он ну никак не мог…
— Да, — так же тихо ответил Димка, отчетливо вспомнив предсмертные слова друга: «Передай маме, что Юрка…»
— Он погиб… — Женщина вроде бы просто сообщила это мальчику, но все же ему в этой коротенькой фразе послышался вопрос.
— Да, — снова сказал Димка и отвел глаза.
— Ты что-то знаешь! — Глаза женщины вспыхнули, она всем телом подалась к парню.
Димка мысленно заметался. Что же ему делать? Не рассказывать же этой женщине — Юркиной матери, в этом у него не было сомнений — про Аорее, про родную инопланетную деревню, про Черных воинов, убивших и там ее сына… Как он объяснит ей о жизни сразу в нескольких местах, временах и телах, если и сам толком в этом не разобрался? Если бы не присутствие в нем сейчас сразу двух сознаний — Уикее и Димки, — он бы, наверное, подумал, что все это ему только приснилось! А может, он просто сошел с ума… Ведь он слышал где-то выражение: «раздвоение личности», и оно явно не обозначало что-то хорошее.
Женщина словно прочла Димкины мысли. Она встала со стула, прошлась по комнате взад-вперед, села на диван, сложив на коленях все еще дрожащие руки, и сказала:
— Расскажи мне все, что тебе известно. Я поверю! Пойми, мне это очень надо знать. Юра — мой единственный сын!
Димка шумно выдохнул, затряс головой, все еще не решаясь открыть матери солдата правду. А вдруг это не более чем его больные фантазии? Да если и нет, разве во все это можно поверить? Женщина обязательно сочтет его сумасшедшим или, хуже того, циничным вруном. Ведь не понять ей, не понять! — Мальчик от волнения не заметил, что последнюю фразу прошептал вслух.
— Я пойму! — вскинулась женщина. — Я все пойму! Мальчик, дорогой… Я учительницей работаю, ты не думай, я не глупая!
— Учительницей? — невольно вырвалось у Димки.
— Ну да. Ты не смотри на мою одежку, сейчас каникулы, я по-простому и одеваюсь. А так я младших детишек в школе учу.
— А как вас зовут? — вырвалось у мальчика. Наверное, подсознательно ему хотелось потянуть время.
— Ой, мы и правда не познакомились! — всплеснула руками женщина. — Людмилой Николаевной меня зовут. А тебя?
— Я — Димка.
— Димочка, дорогой, расскажи мне про Юру! — В глазах женщины заблестели слезы, и Димка не смог больше тянуть. Будь что будет!
— Хорошо, — вздохнул он — Слушайте…
Пока Димка рассказывал — очень долго, про давно остывший чайник оба забыли, — Людмила Николаевна не произнесла ни слова. Она даже почти не шевелилась, словно боялась, что вспугнет мальчика и тот замолчит. Лишь глаза жили на ее лице собственной, отдельной жизнью: округлялись, щурились, загорались, начинали блестеть, подергивались дымкой печали…