Клубок Сварога. Олег Черниговский
Шрифт:
Ода поначалу мерила комнатушку шагами из угла в угол, прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за двери, обитой железными полосами. Потом долго смотрела в окно на закатное небо, на громаду Десятинной церкви, на тесовые крыши и маковки боярских теремов. Безнадёжное отчаяние сменилось бессильной яростью.
Когда совсем стемнело, за дверью послышались шаги, голоса, бряцанье оружия. Звякнул замок, дверь со скрипом отворилась и в светлицу вступил Изяслав, наклонив голову в низком дверном проёме.
Сопровождавшие гридни внесли в комнату небольшой стол, на который
После чего гридни удалились, обмениваясь многозначительными взглядами и ухмылками.
Изяслав придвинул к столу скамью и сел.
– Выпей со мной, княгиня, - сказал он, наливая в чаши темно-красное вино.
– Это немецкое вино из подвалов короля Генриха.
Видя, что Ода продолжает стоять, Изяслав силой посадил её рядом с собой.
– К чему это упрямство, княгиня?
– недовольно спросил он.
– Ты же в полной моей власти, и я волен сделать с тобой, что пожелаю. Ну, за что будем пить?
– добавил Изяслав, увидев, что Ода покорно взяла со стола чашу.
Не отвечая, Ода осушила чашу до дна и поставила её обратно на стол, перевернув ножкой кверху.
Изяслав нарочито громко и торжественно провозгласил:
– За восстановленную справедливость и за Божье провидение, которое всегда на стороне обиженных.
– Затем залпом выпил вино.
Ода не смогла удержаться от презрительной усмешки после этих слов, а также при взгляде на перемазанные жиром рукава Изяславовой свитки [68] , на крошки хлеба в его бороде. Раньше извечная неопрятность Изяслава вызывала в Оде лишь жалость к нему, но теперь это не вызвало у неё ничего, кроме презрения. И этот человек, неряшливый и пьяный, ныне великий князь!
– Я рада, что твои скитания наконец-то закончились, княже, - сказала Ода, однако тон её голоса выдал истинные чувства.
[68]
Свитка– верхняя мужская одежда, надевавшаяся через голову. Была ниже колен, с длинными узкими рукавами.
Изяслав набычился, его голос зазвучал совсем по-другому:
– Супруг твой постоянно строил козни против меня, полагая, что мне не к лицу великокняжеская власть. Он токмо себя считал достойным стола киевского, меня же ни во что не ставил! Ну и где ныне наш гордец? Сдох и гниёт в земле. А я, ненавидимый и гонимый, жив и здравствую! Сыновья Святослава в моей воле ходить станут, а со вдовушкой его я в постельке баловаться буду. Так-то!
Изяслав протянул к оторопевшей Оде руки и резко рванул на ней платье. Ткань с треском разошлась, обнажив грудь и плечи княгини.
– Это же не дело, чтобы такая пава томилась на ложе одна без мужских ласк, - молвил Изяслав, с похотливым смехом гладя Оде грудь.
– Уж я тебя приласкаю, голуба моя. Останешься довольна! Хе-хе.
Ода влепила Изяславу пощёчину, потом вцепилась ему в бороду. Она бросилась
Ода стала звать на помощь, оказавшись на грязной вонючей постели. Склонившийся Изяслав рвал на ней одежды, яростно приговаривая:
– Кричи громче, паскудница! Может, до чего и докричишься… Может, муженёк твой из могилы встанет и прибежит сюда из Чернигова. Вот потеха-то будет! Да не дрыгай ногами, а не то…
Изяслав с такой силой ударил Оду кулаком по голове, что у неё потемнело в глазах и она на какое-то время потеряла сознание.
Очнувшись, Ода обнаружила, что лежит на постели совершенно нагая, а рядом стоит голый Изяслав.
– Всегда я завидовал Святославу, что жёнка у него такая пригожая, - ухмыляясь, промолвил Изяслав, увидев, что Ода пришла в себя.
– Наконец-то, вкушу я сего плода. Хвала Вседержителю, что прибрал Святослава и даровал мне его супругу.
Ода попыталась вскочить с кровати, но Изяслав крепко схватил её за волосы. При этом он весело называл княгиню необъезженной кобылицей, а её густые длинные волосы - лошадиной гривой.
– Ну ничего, славная моя, я тебя живо объезжу!
– Изяслав забрался на Оду сверху.
– Вот только царапаться не нужно. И кусаться тоже.
– Он стиснул её горло своими железными пальцами, устраиваясь поудобнее.
– Вот так. Вот и славно!
Внезапно Одой овладело какое-то тупое безразличие. Когда утоливший свою похоть Изяслав опять сел к столу и стал звать Оду выпить вина, то она даже не пошевелилась, а лишь открыла глаза. Изяслав пьяно балагурил и смеялся над какой-то шуткой, услышанной от бояр. Потом он оделся и ушёл.
Ода продолжала лежать в той же позе на спине с бессильно раскинутыми в стороны руками. В ней жило ощущение какой-то раздвоенности, словно до сего случая она пребывала в чистоте и некоей возвышенности мыслей, которые ныне растоптал Изяслав, превратив в объект утоления похоти. У Оды было чувство, что теперь ей никогда не отмыться от грязи и не избавиться от чувства брезгливости при виде мужчин.
Она вела мысленный диалог сама с собой.
«Ты хотела помыкать мужчинами и использовать их в своих интригах. Кого-то обманывала, кого-то затаскивала к себе в постель. А ныне затащили в постель тебя. Изяслав не тобою упивался на ложе, но своею вседозволенностью, своею местью покойному Святославу».
Оде вдруг вспомнилась Ланка, как она рассказывала про свои невзгоды и про подобные же домогательства к ней Изяслава. Но Ланка не только пережила это, но и сохранила душевное благородство, не очерствела, не озлобилась на весь род мужской.
«Значит, Ланка душевно сильнее меня, - думала Ода, - а я слаба. К тому же я так одинока, за меня некому заступиться».
И Ода безмолвно разрыдалась. Проплакавшись, она не заметила, как заснула.
Наутро опять пожаловал Изяслав, протрезвевший и не такой развязный, как накануне. Он принёс Оде несколько роскошных платьев, из которых лишь одно пришлось ей впору. Ода терпеливо сносила руки Изяслава, когда он тискал её грудь и ягодицы.