Клубок Сварога. Олег Черниговский
Шрифт:
Вечером того же дня на званом ужине в гостях у Ксенона собрались его друзья и родственники, были приглашены и Хэльмар с Олегом. Ксенон попросил Хэльмара, чтобы тот позвал также Эйнара.
Застолье было невесёлое, более похожее на поминовение христиан, павших в неравной битве при защите Никомедии от сельджуков.
Женщины пришли в траурных платьях, столь же неброско были одеты и мужчины. В самом начале трапезы местный епископ сотворил краткую молитву во успокоение душ христиан, завершивших свой земной путь под мечами и копьями.
Ксенон перед самым пиром познакомил Музалона с Олегом, заметив при этом, что на пленника имеет определённые виды император Вотаниат. В ответ Музалон сказал фразу, которая озадачила Олега и явно смутила Ксенона.
– Я думаю, Олег
Сидя за столом рядом с Хэльмаром и Эйнаром, Олег обдумывал сказанное Музалоном, ибо сказано это было явно неспроста. Он то и дело поглядывал на соседний стол, за которым восседали Ксенон, Музалон и их жены. Разгорячённый вином друнгарий резко отзывался о Никифоре Вотаниате, который, по его мнению, намеренно ослабил гарнизон Никомедии, дабы с потерей этого важнейшего города отказаться от борьбы за азиатские владения Империи и сосредоточить все усилия на удержании европейских провинций и островов Эгеиды.
– Старик полагает, что сицилийские норманны опаснее сельджуков, ибо у норманнов есть флот, а у сельджуков флота нет, - раздражённо говорил Музалон.
– Он надеется, что море остановит сельджукские полчища. Как будто заветной целью их были Никея и Никомедия, с захватом которых они прекратят войну. Это же бред! Сельджуки будут воевать и дальше, ведь теперь от Константинополя их отделяет лишь Босфор. Да, пока у сельджуков нет боевых кораблей, но пройдёт время и у них появится собственный военный флот. Такое уже было триста лет тому назад во время нашествия арабов. Тогда наши предки недооценили арабов, полагая, что дикие кочевники не смогут перейти с коней на корабли из-за боязни моря. И поплатились за это! Арабский флот дважды осаждал Константинополь с моря. Предков спасло владение негасимым огнём, которым были сожжены корабли арабов.
Кто-то из гостей заметил, что и поныне секретом негасимого огня владеют только ромеи. И какой бы огромный флот ни создали сельджуки, он все равно будет сожжён.
– На греческий огонь уповает и наш старичок, - не весело усмехнулся Музалон.
– А по мне лучше бить сельджуков на суше и не подпускать к морю.
– Мне кажется, друзья, что нашего седовласого василевса больше занимает не война, а прелести василевсы, - вставил Ксенон.
– Согласитесь, после грязных войсковых потаскух делить ложе с такой красивой женщиной царского рода - это воистину сон, ставший явью.
Мужчины оживлённо загалдели, дополняя замечание Ксенона недвусмысленными репликами. Кто-то со смехом сказал, что в возрасте Вотаниата можно работать на ложе с женщиной языком, но никак не детородным органом, способным лишь мочиться и то не всегда.
– Скорее всего у них все заканчивается невинными поцелуями и несмелыми объятиями, как у маленьких детей, - высказался подвыпивший Музалон.
– Вряд ли красавица Мария допускает к своему телу этого мужлана, рыгающего как верблюд.
Музалон хотел было ещё что-то сказать, но тут в трапезной появилась невысокая молодая женщина в сером шерстяном платье без рукавов; такие платья были в моде у местных знатных женщин в жаркое время года. Голову незнакомки покрывала тончайшая накидка, прикреплённая к волосам заколками. Женщина села за стол рядом с супругой Музалона, при этом ему пришлось сдвинуться в сторону вместе со стулом, чтобы опоздавшей гостье хватило места.
Олег заметил, что незнакомка чем-то похожа на Музалона: то ли небольшим прямым носом, то ли росчерком губ, то ли изгибом бровей. Она выглядела серьёзной и задумчивой и явно не вписывалась в развязную беседу, которую вели между собой Музалон и Ксенон.
Олег напряг слух и уловил, что Музалон, обращаясь к пришедшей, называет её сестрой. А его жена называет свою соседку только по имени - Феофанией.
Пиршество тянулось долго. Гости провозглашали здравицы в честь Дамаста Музалона и других ромейских военачальников, сторонников непримиримой борьбы с сельджуками. Поднимались чаши и в память о соратниках Дамаста, сложивших головы в сражениях. Бесшумно сновали слуги, меняя блюда на столах
Когда сумерки тёплой южной ночи заполнили пиршественный зал, были зажжены масляные светильники на высоких подставках. Колеблющиеся от дуновений ветерка оранжевые язычки пламени создавали игру света и тени, расцвечивая яркими бликами ячейки толстых разноцветных стёкол в узких закруглённых кверху окнах просторной залы. В распахнутые настежь двери влетали запахи и шелест листвы из прилегающего к дому парка.
Наконец гости насытились и напились. Ксенон попросил Эйнара исполнить какую-нибудь из его песен, подходящую для настоящего момента. Эйнар запел грустную песню под названием Хемланден, что в переводе с датского означало «Родная земля». В голосе молодого песнетворца, оторванного от отчего края и любимой девушки, слились тоска и грусть, которые напитали мотив и слова песни потрясающей проникновенностью.
Все находившиеся в зале невольно притихли, очарованные. Никто кроме Хэльмара не понимал содержание песни из-за незнания датского языка, но всем был понятен её высокий смысл: пел человек, тоскующий по родине. Олег не впервые слышал эту песню, Хэльмар частенько просил Эйнара спеть её, но и он с трудом удержался от подступивших слез. Ведь и он мыкается ни чужбине, страдая душой, когда видит во сне родные русские лица и далёкий Чернигов.
Из никомедийцев, присутствующих на пире, многие плакали, словно заново переживая и осознавая тяжкий момент утраты родного города. Олег заметил слезы и на лице Феофании. Женщина была все так же серьёзна и задумчива, лишь катившиеся по щекам слезы выдавали её душевное волнение. Олег не мог оторвать глаз от лица Феофании, скорбного, благородного и прекрасного. А она смотрела на поющего Эйнара, который подыгрывал себе на лютне, так, что Олег отдал бы полжизни за такой же взгляд.
Наконец песня смолкла. Сидевшие за столами мужчины и женщины пребывали в каком-то оцепенении, заворожённые и потрясённые. Струны смолкли, но высокая печаль продолжала царить в зале. Она сковала людям уста, растревожила их сердца и исторгла слезы из глаз: такова была волшебная сила песни!
Когда всеобщее оцепенение прошло, знатные матроны и вельможи со всех сторон устремились к Эйнару, который мигом оказался в центре внимания. Его одаривали золотыми монетами, похлопывали по плечам, ему говорили похвальные слова в превосходных степенях, на которые так богат греческий язык. Женщины целовали его, не стесняясь мужей и братьев, желая выразить своё восхищение столь чудесным пением. Эйнара называли новым Орфеем [120] , любимцем муз, «сладкозвучным соловьём», который и бездушный камень заставил бы плакать.
[120]
Орфей– мифический греческий певец, сын музы Каллиопы и речного бога Эагра. Своим пением и игрой на кифаре Орфей зачаровывал не только людей, но и животных и растения.
Подошла к Эйнару и Феофания. Она сняла с шеи золотую цепочку с кулоном из оникса, на котором был искусно вырезан крылатый конь.
– Это Пегас, олицетворяющий духовную сущность любого поэта, певца и музыканта, а также творческий порыв, - Феофания протянула кулон Эйнару.
– Пусть он помогает тебе, друг мой, и дальше творить столь же прекрасные песни.
Домой Хэльмар и Эйнар возвращались совершенно пьяными. Олегу приходилось направлять их путь, иначе они забрели бы не туда, куда нужно. Если Хэльмар был пьян от вина, то Эйнар был опьянён восторженным признанием его дара. Он шёл по тёмным пустынным улицам Родоса, опираясь на плечо Олега и разглагольствуя о красоте Феофании и о её душевной чуткости, правда, не забывая при этом в столь же восторженных словах отзываться о супругах Ксенона и Музалона, одаривших его золотыми монетами.