Клятва при гробе Господнем
Шрифт:
— Кто дерзнул? — воскликнул Шемяка.
"Князья Стародубский и Тарусский напали на отряд татар, возвращавшийся в город с запасами, собранными в окрестности. В жестокой схватке Стародубский был убит; другие обратились в бегство; к ним кинулись на помощь…"
— К оружию, к оружию! — загремели все. — Не дадим басурманам ругаться над Русью! — В беспорядке князья и воеводы выбежали из совета. Увлеченный другими, Шемяка не мог противиться, потому что бой загорелся вдруг в двадцати местах, отдельными отрядами. Он едва мог привести его хотя в малый порядок.
Ожесточение сделалось ужасное. Татары
Падение ханского зятя навело ужас на татар; они бросились бежать в город, и с диким воплем пустились за ними русские. Шемяка видел опасность, ибо Улан выступал в это время из засады, но остановить было невозможно: небольшой отряд русских врезался в самый город; другие дрогнули и побежали обратно. Темнота разлучила сражающихся; все были в смятении, беспорядке; воеводы, бояре, князя, воины бросились отдыхать, кто где мог; нельзя было сообразить ни дружия, ни отрядов.
Обезопасив несколько русский табор, Шемяка отправил от себя двух бояр переговорить с ханом, и тем хотел он остановить дальнейшее кровопролитие; другим военачальникам велел собраться к себе ранним утром на совет и измученный, утомленный, оскорбленный всем, что было в этот день, вошел он в свое убежище.
Высокого роста человек, с ног до головы вооруженный, встал при его приходе.
"Здравия князю Димитрию Юрьевичу!" — сказал незнакомец. — Шемяка отступил с удивлением: это был Гудочник.
— Князь Димитрий Юрьевич, — сказал один из двух воевод, следовавших в это время за ним, — вели схватить этого человека: это соглядатай. Мы видели, как он вчера крался из Белева в наш стан, и гнались за ним; но он успел скрыться в лесу тайною тропинкою.
"Я его хорошо знаю, — отвечал угрюмо Шемяка. — Оставьте меня с ним одного".
Воеводы недоверчиво обменялись взорами и немедленно вышли.
— Вели схватить их и задержать, — сказал Гудочник.
"Для чего?" — спросил Шемяка.
— Разве не понимаешь ты, что они немедленно побегут и возмутят других своим известием? Разве не видишь ты, какое воеводство вручил тебе Василий? Неужели не чувствуешь ты своего бесславия, своей погибели, и того, что завтра, может быть, скуют тебя и повезут, как изменника, в Москву?
"Вестник злосчастия! опять явился ты с окаянными твоими речами!" — вскричал в негодовании Шемяка.
— Да, опять, опять — пришел укорить тебя в малодушии, доверчивости, непростительной отроку, не только взрослому князю, укорить в забвении обета, какой дал ты мне в тюрьме своей!
"Дерзкий крамольник! страшись гнева моего!"
— Ничего не устрашусь: я пришел к тебе сказать последние вести, и если ты не пробудишься от них, делай, что хочешь! Знай, что ты обманут, оболган, проведен. Между тем, как смеялись над твоим воеводством, и дали тебе п_ь_я_н_у_ю толпу сторожить безопасность Москвы от хана, который и не думал
"Клевета!"
— Клевета? Трепещи и слушай далее: в сильном бою, — в то время, когда грабили твой Углич, Василий Юрьевич, брат твой, был разбит и схвачен; на другой день ему вырезали глаза, по велению Великого князя, и послали его в заточение, в дальний монастырь.
"Лжешь, проклятый человек! — в бешенстве воскликнул Шемяка, схватывая за горло Гудочника. Рука его дрожала; Гудочник легко отвел ее своею рукою.
— Дослушай князь и не горячись: услыша такую весть, меньшой брат твой, Димитрий, упал без чувств, и жестокая горячка привела его на край гроба — ему не вставать более, и — слава Богу, хоть не услышит он о твоем позоре!"
Трепеща склонился Шемяка на скамью, близ стоявшую.
"Не услышит, — продолжал Гудочник, — как последнюю отрасль старшего рода Димитрия Донского, тебя, рабствующего Василию, повезут в Москву, на позор и посмешище!
Славно, Василий Васильевич, истинный Великий князь, достойный сын Суздальского хищника!
С незапамятных времен, только один князь русский был лишен очей своих, и то не рукою брата, а рукою врага; но здесь вонзил нож в очи внуку Димитрия Донского другой внук его. Теперь почивай спокойно, Великий князь, в крепком своем Кремле! Один из врагов твоих плачет кровью, вместо слез, другой умирает, третьего скоро приведут тебе на потеху!"
Тихо поведя рукою, Шемяка спросил прерывающимся голосом: "Чем утвердишь ты мне слова твои? Вестник неслыханного злодейства! я не верю тебе: не может совершиться вероломство, столь страшное, преступление, столь черное! Содрогнулась бы земля, загорелось бы небо, если бы только мысль о чем-нибудь подобном родилась в душе человека! Вот письмо Заозерского — мог ли писать его он, если бы хоть что-нибудь было правдою в твоих речах!"
Гудочник взглянул на письмо: "Оно писано за две недели из Москвы, когда князя Заозерского кормили в Москве и отпустили потом в Углич, на убой. Кто поручится за то, что может сделаться на другой день? Вы все вероломно обмануты Василием".
— Но, для чего же он выпустил меня из тюрьмы, дал мне дружины и воеводство над ними?
"Ты безопаснее для него здесь, нежели в тюрьме. Если умысел спасти тебя был открыт; если притом Василий мог оправдать себя в вероломном захвачении твоем, осудив тебя потом, как изменника, сообщника татарского?"
— Ты лжешь: когда такое дело требовало оправдания? Мог ли Василий решиться на преступление неслыханное?
"Малое зло требует оправдания, но в великом оправдываться не станут. И тогда стоял еще крепко твой Углич, грозил еще брат твой — и вот Заозерского улестили, уласкали, улелеяли: ты всем казался страдальцем — теперь ты появишься, как злодей и предатель отчизны татарину. Битва не дала тебе победы; знаю, как сражался ты; но что мог ты против отборных войск татарских, с твоею пьяною толпою? Ты все еще не веришь мне и — не верь! Хорошо! Дождись, пока прийдут к тебе и наложат на тебя колодку?"