Клятва при гробе Господнем
Шрифт:
"Идите со мною", — отвечал тихо Юрий.
В ближней комнате, подле большого стола, сел Юрий, утомленный продолжительным заседанием, и указал места Иоанну, Морозову, следовавшему за ним неотлучно, Косому и Шемяке. Никто из них не сел и все только поклонились.
— Я, признаюсь, устал, добрый мой боярин, — сказал Юрий, стараясь казаться веселым, — наше стариковское здоровье не позволяет того, что бывало делаешь в молодости, да и не думаешь уставать.
"Всему время, государь", — отвечал Иоанн, не зная, как
— То-то же и есть, — продолжал Юрий. — Премудро сказал прорек венчанный: время есть всему и время всякой вещи под небесем: время рождать и время умирать, убивать и целить, плакать и смеяться, рыдать и ликовать, любить и ненавидеть…
"Милостивые слова твои, — сказал Иоанн, — показывают, что я еще не вовсе лишился твоей милости, государь".
— Ты лишился? Опомнись, боярин! Всегда будешь ты оставаться в любви моей.
"Позволишь ли и мне с братом того же надеяться?" — спросил Косой.
— Можете ли вы сомневаться в любви вашего родителя? — отвечал ему Юрий. — Дети мои, дети мои! Для кого же я и забочусь? Для кого же стараюсь о мирском деле? Истинно, мне самому ничего не надобно — для вас, други мои любезные, все это делаю я для вас!
Косой казался растроганным словами отца, в которых видна была открытая душа его. Он не знал, как продолжить разговор, но Иоанн предупредил его.
— Дети твои и я, раб твой, государь, — сказал он, — могли усомниться после всего, что недавно видели и слышали мы в совете.
"А что же я сделал богопротивного или такого, чем мог оскорбить вас? — спросил Юрий с явным замешательством. — Дела мира, дела тишины, дар святой обители, прощение вины…"
— Почему же, государь, не угодно было тебе сказать все это предварительно — не говорю мне, которого однако ж удостоивал ты своей доверенности, который имел счастие оказать тебе некоторые услуги и полагает за тебя жизнь и голову свою — но даже и детям твоим? Думая быть призванными на совет, с изумлением услышали они уже окончательное твое решение!
"Я советовал об этом и решил все это с совестью моею, — отвечал Юрий, краснея, — по слову Евангелия, что о таких делах не должна ведать шуйца, что творит десница".
— Позволь мне сомневаться, государь, и думать, что к совести твоей присоединялись-таки и людские советы и что внушения людские способствовали твоей решительности.
"Я никому не обязан давать отчета в делах моих. Господь, увенчавший меня победою, внушает мне думу, и я поступаю так, как хочу!" — сказал Юрий, стараясь показаться суровым, когда увидел, что ласковость его не помогает.
— Но ты сейчас говорил, что трудишься и мыслишь только для сынов своих, государь? Если так, то неприлично было тебе поступать с достоянием твоим и с ними, как будто только о самом себе и ни о ком другом ты не помышляешь.
"Я повторяю тебе, боярин, что в моей воле
— Ты не так говорил прежде, государь, — возразил Иоанн, едва удерживаясь от гнева, — я, прости мне, не узнаю тебя! Молю Бога, да сохранит он тебя от гордости и ослепления. Конечно, Бог дарует победу, но — вижу, что я более не боярин и не советник твой.
"Воля твоя, боярин, — сказал Юрий, раздраженный словами Иоанна. — Что же? Не в первый раз тебе переменять властителей — Русь велика!"
Морозов улыбнулся с видом самодовольства. "Ты чему смеешь осклабляться?" — воскликнул Косой, заметив его коварную улыбку.
— Я не осклабляюсь, — отвечал спокойно Морозов, — но дивлюсь, как мудрость твоего князя умеет проникать души и сердца.
"А я тебе объявляю, что если еще осмелишься ты удивляться этому, то я удивлю тебя гораздо сильнее!" — воскликнул Косой.
— Василий! Ты опять забыл мои слова; опять дерзаешь ты в моем присутствии своевольствовать! Долго ли мне прощать твою дерзкую буйность? Долго ли извинять добротою сердца твой дерзкий язык? — сказал Юрий.
"Государь! — отвечал Морозов с оскорбленным видом, — я не смею быть причиною гнева твоего на князя Василия Юрьевича. Знаю, что я давно заслужил его негодование, хотя и не понимаю чем. Уже давно просил я уволить меня от дел и устранить от твоей доверенности — прошу тебя еще раз…."
— Государь! — сказал Косой, — гневайся на меня, как тебе угодно, но я дерзаю открыто сказать перед тобою, что с этим лицемером я не могу быть вместе. Пока дело шло о небольшом твоем уделе, он мог еще быть при тебе, но теперь, когда судьба всей Руси возлегла на рамена твои — не таких советников тебе надобно!
"Ты, кажется, хочешь мне самому указывать?" — воскликнул Юрий.
— Избави меня Бог! Но ты сказал, что заботишься о детях своих, и я, как старейший сын твой, думал, что имею право советовать и говорить. Прости же меня — я удаляюсь — твори, как тебе скажут твои советники, или — внушит Бог… — Косой насмешливо улыбнулся.
"И мне, государь! Позволь также удалиться", — сказал Шемяка.
— Прости мне, государь! — вскричал Морозов, — отпусти лучше меня, да не разлучатся с тобою дети твои! — Он упал на колени и поцеловал руку Юрия.
"С меня, государь, начать тебе должно, — сказал Иоанн. — После слышанного мною от тебя, бесчестно было бы тебе держать меня!"
Слабый Юрий решительно смешался. Он совсем не воображал, что должен вытерпеть нападение, столь дружное и сильное. "Встань, боярин, и молчи! — сказал он Морозову. — Боярин Иоанн! Право, я не помню, что сказал тебе. Прости меня, старика, если оскорбил я тебя неосторожным словом. Истинно, это без умысла!" Он протянул к нему руку. Иоанн почтительно поцеловал ее. "Государь! — сказал он, — жизнь и кровь моя тебе посвящены навеки!"