Клятва
Шрифт:
— Элья! — одёрнула девку старуха.
Та опустила руку и вся как-то поникла. Взгляд стал ещё более отсутствующим.
— Иди, садись.
Старуха подтолкнула её к телеге, извинилась перед продавцом кроликов и пообещала, что такого больше не повторится.
Он поверил — но предпочёл больше рта не раскрывать.
***
Гарле-каи дала Элье небольшую книжку — старинную, напечатанную на тонкой гладкой ткани и облачённую в кожаный переплёт.
«Это она для того, чтобы я сосредоточилась на чём-то, — подумала Элья. —
Собственная вспышка повергла её в апатию. Совсем недавно она готова была кланяться каждому встречному-поперечному только за то, что он позволяет дышать одним с ним воздухом, а теперь… теперь Элья стала вспоминать, какими бывают люди на самом деле.
И ненавидела их. Практически всех. Эти бессмысленные шаблонные фразочки. Эти ухмылочки. Эта неистребимая фальшь. А как они смешно пугаются! Как предсказуемо меняются, стоит направить на них всю мощь своей ярости! Впрочем, не всю… Элья знала, что может гораздо больше.
И, конечно, каждый определяет её в сумасшедшие. Что тоже предсказуемо.
Вот уже девять дней прошло с тех пор, как они покинули Белобор, и за это время Элья научилась читать людей, как объявления на заборах. Иногда даже могла угадать, как они поведут себя. Её разочарование только усиливалось, становилось глубже, ввинчивалось в самую сердцевину души, рождая хандру. Элья злилась на себя за эту хандру и злилась на людей, которые доводили её до этого.
Гарле-каи говорила: «В тебе много тьмы. Это надо искоренять».
Но Элья не хотела ничего искоренять. Гарле-каи просто многого не видела, многого не понимала. Колдунья, конечно, была старой и мудрой — но она не проходила через подвалы Подземного Дворца. И вряд ли испытала на собственной шкуре, что такое настоящее предательство…
Элья стиснула зубы.
«Нет. Я всё равно должна научиться это контролировать. Хотя бы для того, чтобы казаться своей».
Она раскрыла книгу и уставилась на первую страницу.
Чернильные значки были знакомы, иногда они даже складывались в слова, но смысл ускользал. Выдрать бы страничку, скомкать тряпочку, зашвырнуть подальше, и всю эту книжку следом, эту древнюю чепуху, обряженную в кичливый кожаный переплёт, такой же фальшивый, как и всё вокруг… ненавижу-ненавижу-ненавижу…
Элья продолжала буравить взглядом страницу. Она читала первую строчку от начала до конца. Потом снова возвращалась к началу.
Она не понимала.
Раздражение росло. Ещё чуть-чуть — и Элья зарычит.
Но люди не рычат. Даже если хотят. Потому что это ненормально.
А она должна научиться казаться нормальной.
Гарле-каи говорила: «Чтобы сосредоточиться, закрой глаза и послушай мир. Его звуки приведут в порядок голову и сердце».
Вспомнив этот нехитрый урок, Элья зажмурилась и начала слушать.
Телега скрипела отвратительно. Так водят по стеклу железом, так болит зуб.
Ветер шипел рассерженной кошкой.
Изредка перекликались друг с другом человеческие голоса. Кто-то рассказывал кому-то шутку, кто-то кого-то звал… Эти голоса смешивались с ветром, неслись на невидимых крыльях,
Птицы… Далёкие, деловитые, в небольших рощицах, в перелесках, в поле за селом…
Так звучал мир. Так он славил весну, так он славил жизнь в каждом её проявлении…
Сознание медленно очищалось, сердце успокаивалось. И в этой чистоте, в этом многозвучном покое вдруг опять — в бесчисленный раз — всплыло:
Я принесу зеркало, в котором была заключена Макора, господину Дертолю, главному министру Татарэта.
Элья нахмурилась.
Она открыла глаза, снова посмотрела в книгу, но мысли её уже были далеко.
Эта фраза сама по себе ничего не значила. Элья почти вспомнила, откуда она взялась. Где-то на границе влажного сумрака Подземного Дворца и сухого весеннего света кто-то сыграл с нею в одну игру — глупую, дурацкую игру, из тех, которые она терпеть не могла в детстве. Игра называлась: «Повторяй за мной». Впрочем, нет, не так… Конкретно эта игра называлась: «Ты будешь повторять!». Да, именно. С повелительной интонацией, свойственной капризным детям. Повторяй, дескать, а если не повторишь, получишь совочком по макушке. А может, я вообще разревусь и убегу к маме, и нажалуюсь на тебя.
Но это же чушь…
И потом, Элья никогда не слышала ни о какой Макоре, заключённой в зеркало. Она слышала об Арлейне. Причём даже если бы Арлейну на самом деле звали Макорой — ведь это ублюдок мог соврать насчёт имени своей невесты (а скорее всего, соврал, потому что он сволочь, паскуда, ненавижу!!) — то…
Элья опять зажмурилась и глубоко задышала.
Сейчас она снова послушает мир. А потом откроет глаза и будет читать.
И не будет думать ни о чём, кроме старинного текста.
***
Синий месяц был уже на исходе, когда Элья и Гарле-каи добрались, наконец, до предгорий Драконьего Хребта и поселились в небольшом домике на склоне лесистого холма. Этот домик принадлежал Лесному Клану, о чём свидетельствовала специальная метка — костёр в венке из листьев, — вырезанная над дверью. Строения с подобными знаками предпочитают обходить даже выбившиеся из сил путники, отчаявшиеся найти приличный ночлег. Лучше уж пару ночей поспать под ёлочкой, укрываясь от дождя старой курткой, чем навлечь на себя гнев жителей Белобора! А те будут тут как тут, стоит чужаку переступить порог дома. Услышат…
Перед тем, как открыть дверь, Гарле-каи приложила к ней обе ладони и, опустив голову, закрыла глаза.
— Здравствуй, мой последний дом, — сказала она.
Ведьма стряхнула с рук что-то невидимое, ласково погладила старые доски, как раньше гладила шалаши у белоборской тропы, и, наконец, уверенно взялась за позеленевшую от времени дверную ручку.
«Здра-а-а-вствуй…» — проскрипели петли.
Старуха обернулась к своей спутнице.
— Я сняла чары. Можешь заходить.
И первая переступила порог.