Клык на холодец

Батыршин Борис Борисович

И загоготал, довольный своей шуткой.

Его спутник – тот, кому была адресована незамысловатая острота – скривился, как от зубной боли. Обидно, конечно: Анька, к которой наведывались все мужики коммуны «Дружба», действительно намекнула, что с пустыми руками больше на порог его не пустит. Мало того: стервозная бабёнка раструбила об этом по соседям, и теперь он не знал, куда деться от болезненных насмешек.

Не лучше было и то, что Хорёк, напросившийся сопровождать председателя коммуны на Речвокзал в расчёте приобщиться к гешефтам, которые тот проворачивал с тамошними торгашами, получил от того отлуп по всей форме. Не помогла

ни бутылка «Арарата», добытая у барахольщиков, ни похвалы, без меры расточаемые организационным талантам председателя, ни даже тяжеловесный комплимент, отпущенный его супружнице. Афанасий Егорыч хлестал дармовой коньяк, смеялся Хорьковым шуткам и даже позволил волочить тяжеленную тележку с товаром до самого Речвокзала. Но стоило запахнуть коммерческими интересами – без колебаний отправил несостоявшегося «партнёра» погулять.

Не только председатель и беспутная вдовушка относились к Хорьку (по-настоящему его звали Игорь Пешко) с обидным пренебрежением. Другие обитатели коммуны «Дружба», поселения, раскинувшегося в парке возле метро «Речной вокзал», от них не отставали. Это отражалось и в кличках, которыми они награждали соседа. Когда Игорь только объявился в коммуне, его ожидаемо прозвали Пешкой. А позже – переименовали в Хорька, поскольку был он мелкий, пронырливый, с торчащими зубами, весь какой-то изворотливый. Одним словом, Лес шельму метит.

Ни семьи, ни детей Хорёк за эти годы не завёл, чем окончательно исключил себя из уважаемых членов общины. Здесь не любили бобылей. Что с такого взять: перекати поле, чуть что – снимется, наплевав на коллективные интересы. К основному «дружбинскому» промыслу, разведению на прудах уток-огарей, он тоже интереса не проявлял: копался на огороде, выращивал какие- то травы и грибы – и если бы не превосходный самогон, который он настаивал на перце и душистых травах, Хорька давно бы попросили из коммуны. А так – терпели и даже хвастались ядрёным Хорьковым пойлом перед соседями.

Не брезговал он и кой-какими подозрительными смесями, которые сам же и составлял из собранных в окрестностях травок и грибов. Вообще-то, в «Дружбе» это не одобряли, и отказывались от соблазнительных предложений речвокзаловских барыг, переправляющих дурь за МКАД. Но Хорёк-то знал, что председатель, мечущий громы и молнии при любом упоминании о «порошках», сам втихую греет руки, посредничая между скупщиками с Речвокзала и тёмными личностями, время от времени появляющимися со стороны Ховрина. Односельчан же дядька Афанасий кормил сказками о гостинцах, присланных с оказией знакомцами, живущими где-то за Дмитровкой – и только Хорьку было известно, где тут собака порылась.

Дело было пару недель назад: усидев с председателем бутыль самогонки, Хорёк засобирался домой. Было уже темно. Выбравшись во двор, он кое-как добрёл на заплетающихся ногах до нужника, прикрыл щелястую дверь и собрался, было предаться, как говорят японцы, «уединённому созерцанию» – как вдруг со стороны крыльца донеслись незнакомые голоса.

Хмель как рукой сняло. Он кое-как разделался с естественными потребностями организма и на цыпочках прокрался к окну, выходящему на огород. Осторожно раздвинул плети дикого винограда и замер, прислушиваясь.

Собеседники устроились в глубине комнаты, и до его слуха долетали только обрывки фраз. Ночные гости говорили о расчётах за партию товара. Хорёк слушал целых полчаса, одеревенел от неудобной позы, но боялся шевельнуться, выдать себя даже лёгким

шорохом. И не прогадал: под конец один из чужаков обмолвился о некоем «Порченом», который «обещается выдавать порошочек такого качества, что замкадные торчки последние штаны за него снимут». Второй гость обложил болтуна матюгами, то ли за чересчур длинный язык, то ли за непочтительное упоминание неведомого зельевара.

Главное Хорёк уловить успел: фортуна, обычно к нему немилостивая, подбрасывала шанс. Соседство с такими «товарными потоками», хоть и сулило опасности (наркота есть наркота, хоть в Лесу, хоть в Замкадье), но и открывало серьёзные перспективы. Но, сперва следовало набиться к председателю в партнёры. Как угодно: уговорами, обещаниями, даже, если придётся, даже шантажом.

Но для этого надо решиться, выложить карты на стол – а решимости-то как раз и не хватало. Хорёк обожал строить наполеоновские планы, но когда доходило до их воплощения пасовал и включал заднюю передачу. А потом кусал локти, исходя злобой по адресу воображаемых виновников очередного фиаско.

Вот и сейчас – такой облом! А ведь яснее ясного, что председатель собирается на встречу с перекупщиком, чтобы предложить тому «продукцию» таинственного «Порченого». И его, Хорька с собой не возьмёт, проси – не проси.

Что ж, была не была…

Он поправил висящую на плече двустволку и, прячась за спинами посетителей рынка, пошёл за дядькой Афанасием. Тот и в мыслях не имел опасаться слежки – шагал себе, насвистывая весёленький мотивчик. Хорёк вслед за ним миновал группу вооружённых до зубов типов в гимнастёрках и ватниках, дымящих самокрутками у входа в бар с вывеской «Б.Г», и проследовал в левое крыло здания. Здесь, в тесных клетушках, разгороженных фанерными щитами, обосновались оптовые торговцы, перекупщики и прочая «коммерческая» шушера, на которой держались обороты Речвокзала.

VII

– Бережись, Студент!

Егор перекатом нырнул вперёд. Жгут из корней, каждый толщиной в большой палец, свистнул над головой, чиркнув ему по волосам. Вилы, его единственное оружие, улетели куда-то в сторону.

Громкий удар, хруст ржавого железа – корневище вмяло в грунт приткнувшийся в углу двора гнилой кузов легковушки – и с оглушительным треском впечатался в стену дома. Брызнули стёкла, полетела щепа от оконной рамы, бревенчатая постройка содрогнулась до основания. Из-за нарядного, с резными балясинами, крыльца раздался горестный вопль – домовладелец (он, как и прочие «петровцы», держался подальше от театра боевых действий) выражал решительное несогласие с происходящим.

– В сторону!

Хр-рясь!

Егор едва успел откатиться за кучу земли. Жгут, словно раскрученный рукой взбесившегося великана, обрушился туда, где он только что лежал, подняв фонтан земли. Время вдруг сделалось вязким, медлительным, и Егор, расталкивая его плечами, бросился на щупальце, увязшее в рыхлом грунте. Навалился, прижал, не давая двигаться – чтобы выиграть для остальных драгоценные секунды…

Ступня зацепилась за кусок вывороченного дёрна, и он упал на четвереньки, не дотянувшись до корня какого-нибудь метра. Время, вырвавшись из вязкой ловушки, рванулось вперёд кавалерийским галопом. Жгут изогнулся и с оглушительным щелчком распрямился, снося Егора, как виртуоз-кнутобоец сносит пустую консервную банку.