Клыкастый клан

Агеева Гера

– Да.

– Так Борька не сказал? Мы же за границу уезжаем, по работе.

– Ну... Он говорил что-то про длительную командировку. Только я не вникала.

– Ясно.
– Усмехнулся я.
– А стоило вникнуть. Мы с ним укатываем далеко и надолго.

– Ну и что?
– Девушка пожала плечами.
– Выдержу как-нибудь без братишки пару лет.

– Так ведь не пару. Мы лет на пять, как минимум.

– Ого!

– Вот-вот. А где Борька-то?

– А я откуда знаю?
– И такое неподдельное удивление. Точно не знает.

– Антоша! Здравствуй, сынок!
– Людмила Алексеевна.

Приятная, красивая женщина с очень живыми и веселыми глазами. И улыбка с лица никогда не сходит, совсем как у Бо.

– Здравствуйте, теть Люд.
– Я широко улыбнулся появившейся в дверях кухни женщине.

– Давно я тебя не видела. А ты чего... Маша! Почему ты его в прихожей держишь?

Машка, не ожидая такого резкого переключения внимания на свою персону, вздрогнула. А потом грозно зыркнув на меня - а при чем тут я? Меня тут и не стояло, как говорится - повернулась к матери.

– Мам, он только вошел. Я его как раз в зал проводить собиралась.
– И все это таким милым и ангельским голоском, будто не она секунду назад меня взглядом убивала.

– Не надо меня в зал!
– Улыбаюсь.
– Мне сын ваш нужен. Я за ним пришел.

– Ой, Антоша, - запричитала тут же женщина, - А это не опасно?

– Что?
– Я даже удивился. Что для меня может быть опасного в Борьке?

– Ну... другая страна, другой язык, и знакомых нет...

– А-аа. Теть Люд, не переживайте! Там много наших земляков.
– Ага. Половина клана - земляне.

– Да?
– На меня посмотрели с подозрением.
– Ну ладно. Надеюсь, так и есть. Боря в комнате с отцом. Маш, проводи.

– Хорошо, мам.
– Все таким же ангелом проговорила девушка.

А потом повернулась ко мне и смерила меня таким же подозрительным взглядом. Да чего это они, в самом деле? Не вру ведь! И земляков там много, никто нас не обидит, и не опасно, по крайней мере, для Борьки. Да он сам опасен для окружающих. Кавар сказал, что Борька к очень сильному роду относится, и кровь у него почти не изменилась, так что это сам кого хочешь, обидит, мимоходом покалечит и не заметит. И чего меня провожать? Я что, один заблужусь? Я ведь у Бо, как у себя дома. Знаю даже, где его папа заначку прячет!

– Ларк!
– Ой, это сколько она меня уже зовет, раз уже руками перед лицом водить начала?

– М-м?
– Гляжу на девушку. Видимо вполне осмысленно гляжу, раз она успокаивается и прекращает руками размахивать.

– Пошли уже, зомби.

– И почему сразу зомби? Уже и задуматься нельзя.

– Ну-ну. Задумался он. Ты хоть знаешь, как это делается?
– Усмехнулась Машка.

– Знаю. Еще как знаю.
– Запротестовал я.
– Другой вопрос, делал ли я это на практике.

Борька обнаружился в зале. Сидит себе и монотонно переключает каналы, не задерживаясь ни на одном больше трех секунд. А папа его рядом газету читает.

Это они так прощаются? Прикольно!

Нет, ну я понимаю, Борька спокоен, как черепаха перед забегом, ему вообще все равно в каком мире приключения на пятую точку искать, но Николай Петрович? Его не беспокоит тот факт, что он сына лет пять как минимум не увидит?

Я посмотрел на мужчину, лениво перелистывающего страницы. Видимо, нет.

– Ну вот.
– Проговорила

за моей спиной Маша.
– Я пойду.

– Ага.
– На автомате ответил я.

Наш короткий диалог привлек внимание. Борька оторвался от телевизора, а Николай Петрович от газеты. И оба посмотрели на меня совершенно одинаково. И не столько идентичность цвета и формы глаз делала их похожими, сколько пофигистичность во взглядах. Сразу видно - родственники. Причем ближайшие.

– Здрасте...
– Проговорил я, чтобы хоть как-то заполнить возникшую паузу.

– Здравствуй, Антон.
– Не хилым таким басом прогромыхал мужчина. Блин, все никак не могу привыкнуть к его голосу. Хватает трех дней отсутствия практики, и я отвыкаю не вздрагивать.

Борька же промолчал, лишь криво усмехнулся.

– Бо, нам пора... Идти надо... Там это... ждут.
– Вот всегда так! Как только Борькин отец в пределах видимости появляется, у меня тут же рефлекс срабатывает - подростковый кретинизм называется. Начинаю мямлить и тупить взор, как дите провинившееся. С детства осталось. Раньше как было: нашкодим с Борькой на пару, на нас нажалуются, и отцы наши тут же за воспитание берутся. Причем, мой все больше к нотациям прибегал, ругал, объяснял, угрожал. А Николай Петрович без предисловий за ремень хватался. И ведь нас с Бо это очень даже устраивало, а все потому, что наказание ремнем пережить проще, чем выслушивать получасовую лекцию о том, какие мы плохие, и что бывает с такими детьми. Но вот когда Борькин отец откладывал ремень в сторону и открывал рот, чтобы начать читать нам нотации, у нас начиналась форменная истерика. Слушать своего отца я мог бесконечно долго, но на голос Николая Петровича у меня лично была аллергия, да и у Борьки тоже.

Вот и сейчас, хватило пары слов, чтобы я вновь почувствовал себя нашкодившим пацаном. Тьфу ты!

– Отец, он прав.
– Борька решил меня пожалеть и перевел внимание на себя.
– Идти нужно. Мне еще к себе заскочить, вещи забрать.

– Слушай, - Начал Борька, когда мы уже направлялись на остановку.

С родителями мы его попрощались. Машка таки не избежала участи быть задавленной в моих объятьях, я ее так стиснул, что даже ребра затрещали, да еще и зацеловать умудрился. В щеки конечно, но она все равно смутилась. Эх... Ребенок. Зато мне тоже повезло: Людмила Алексеевна впихнула мне в руки маленькую иконку, оберег, как пояснила она, позже я заметил, что такой же уже висит на шее у друга, кроме этого она расцеловала меня в обе щеки, успевая при этом наставлять нс с Борькой в дорогу. Николай Петрович же обошелся лишь пожеланием удачи и крепким рукопожатием. Очень крепким. Рука до сих пор слегка помятой выглядит.

– У меня идея возникла, как нам уволиться так, чтобы все думали, что мы в командировке.

– Да?
– Этот вопрос мы уже обсуждали, но решения так и не нашли.

– Да. Смотри...

– Куда?
– Оборвал я его, ухмыльнувшись.

Старая шутка, на Борьке всегда срабатывает. Он секунд на десять зависает, размышляя над вопросом, а потом начинает смачно материться. Вот и сейчас остановился посреди дороги, стоя на одной ноге, вторая так и осталась в воздухе. И как только при такой бурной мыслительной деятельности он умудряется еще и равновесие держать?