Ключ от башни
Шрифт:
Риети откинулся на спинку.
— О да! Без прямолинейности, без нарочитости, но тем не менее выражает именно то, что должно выражать. Поразительно, не правда ли?
Беа ничего не сказала. А наоборот, будто не услышав его, продолжала сосредоточиваться исключительно на Малыше.
— Как вы ко всему этому относитесь? — спросила она его. — Как вам нравится, что люди считают вас его маленькой… его маленькой… женушкой?
Прежде чем Малыш успел ответить, вмешался Риети:
— Ну будьте же благоразумны, мадам Шере. Настоятельно рекомендую вам не делать и не говорить ничего такого, о чем вы будете всю жизнь сожалеть… о чем у вас не будет жизни, чтобы сожалеть. — Он наклонился вперед и положил руку на плечо парня. — Малыш, дорогой мой, надеюсь,
Было что-то трогательное в искренности его мольбы. Малыш, однако, никак на нее не откликнулся, и Риети, предпочитая не усугублять и без того, как он, несомненно, должен был понимать, крайне взрывоопасную ситуацию, снова погрузился в настороженное молчание. Я, тоже молча, сидел рядом с ним, отвернувшись к окну. Моя голова все еще болезненно отзывалась на самое легкое движение.
На продуваемом ветром пляже я увидел пожилого мужчину в куртке на овчине, который, подсучив брюки до колен, шлепал босыми ногами по ледяной отмели. В нескольких шагах от него подросток в джинсах и резиновых сапогах, стоя на песке, развлекался тем, что один за другим пускал рикошетом плоские камешки играть в чехарду с океаном, и каждый, обессилев, погружался в прохладную безмятежность его глубин. А за этой парой — бескрайняя водная даль, и туманные синие узлы, которые она непрерывно завязывала и развязывала, и белесые кряжи пены, которые скручивались и раскручивались на гребнях нескончаемой череды волн, будто бриз перелистывал страницы необъятного корабельного журнала. Это было воплощение чистой природы и нормальности, и оно с сокрушающей силой заставило меня осознать — как будто меня требовалось заставлять! — как далеко я уже оставил позади себя и то, и другое.
Это мгновение миновало, и я вновь стал самим собой. И тут Малыш, держа левую руку на рулевом колесе, повернулся к Беа с обведенной языком ухмылкой:
— Я ничья не маленькая женушка, но буду рад быть вашим маленьким муженечком, если вы, по-вашему, выдержите настоящего мужчину.
Она растерялась, но все-таки улыбнулась. Потом, закурив одну из своих вечных «данхиллок», выпустила тоненькую струйку дыма прямо в ветровое стекло, и дым беззвучно распластался по нему.
— Ну-ну, — сказала она. — Если я в этом судья, а я судья, то вы не из тех, кто тянет время.
Риети побелел. Он наклонился вперед, шаря в кармане. Резким рывком, больно стукнув меня локтем в бок, он нашел то, что искал, и тут же револьвер снова лег к нему на колени.
Малыш тем временем одарил Беа взглядом, который, видимо, считал полным всепобеждающего задора, — взглядом, в котором так или иначе выразилась вся петушиная наглость юной мужской похоти.
— А если я в этом судья, — сказал он, — а я в этом судья, так вы тоже не из тех.
Взгляд Беа, полусмеющийся, полуужаснувшийся, опустился к его коленям, и хотя мне ничего видно не было, я мгновенно понял, что свободной рукой он непристойно поглаживает себя в паху, словно взбивая подушку.
— Значит… значит, у нас с вами есть что-то общее, — сказала она. И прибавила: — Но, знаете, Малыш, интересует меня то, что у нас с вами не общее.
И, дав своему телу наклониться, вторгаясь на его половину переднего сиденья «роллса», она загребла в правую руку весь аппарат его паха и изо всей силы вонзила длинные наманикюренные ногти в нежную мясистость.
Даже прежде, чем он испустил вопль, голая шея Малыша вспыхнула так, будто ее пожирало пламя, напомнив мне в самый первый раз за долгое время пораженный молнией платан. Оторвав и вторую руку от рулевого колеса, чтобы прижать обе к своим агонизирующим принадлежностям, он откинулся назад затылком. Глаза у него были зажмурены, но из-под ресниц брызгали слезы.
Столько всего произошло одновременно! Когда
С неожиданным присутствием духа Беа молниеносно перегнулась над распростертым Малышом, который баюкал свой истерзанный пах под горестную колыбельную стонов, полуоткрыв глаза, теперь налитые кровью, и повернула брошенное рулевое колесо вправо с такой силой, что нас всех расшвыряло, а «роллс» опять пересек шоссе в сторону обрыва, круто уходившего к океану. Мы с Риети хором вскрикнули. И через пару секунд Беа, было сбросившая руку, вновь ухватила рулевое колесо и принялась крутить его в противоположную сторону, без конца вращая его, и вращая, и вращая, будто пыталась не то открыть, не то закрыть затвор в заржавевшей плотине. Позеленев, Риети сделал худшее из того, что мог сделать. Он поглядел наружу на провал в пространстве и слизисто поблескивающие камни, которые слагались в чешуйчатую черную корку на пляже в сотнях футах под нами, и от шока выпустил револьвер, который скользнул по полу и завертелся у моих ног на своей пьяной оси, будто монета, пущенная кубарем по стойке.
Казалось, Риети сейчас вырвет, и, думаю, так и случилось бы, но тут борьба Беа с рулевым колесом принесла запоздалые плоды.
Будто вагонетка американских горок, которая, к веселому ужасу своих пассажиров, грозит унести их в небо, меняя свое намерение лишь в самый последний момент, так «роллс» дернулся еще раз и начал пьяно петлять назад поперек шоссе. Уже ничто не могло его остановить. Он прорвался сквозь колючую проволоку и с вышибающим дух толчком резко встал на самом краю кювета.
Может быть, потому, что мой организм уже был один раз оглушен и еще не вполне оправился от этого удара, новую встряску я перенес лучше остальных. Риети бросило вперед, и теперь он замер, пергаментно желтый, упершись лбом в спинку сиденья перед собой, а из ноздри у него сочилась струйка крови. Малыша в момент толчка швырнуло назад, а не вперед, хотя, вероятнее, он сообразил вовремя откинуться. Жадно глотая воздух, он вцепился в рулевое колесо обеими руками, но окостенело вытягивал их перед собой. Беа сидела выпрямившись. С ужасом я заметил на ее коленях красное пятно, которое счел кровавым, но оно оказалось пачкой «Данхилла». Вместе с набором неведомых ключей она вылетела из перчаточника.
Я потрогал Беа за плечо. Она вся дрожала.
— Беа, ты ранена?
Она покачала головой, покосилась на Риети, затем на беднягу Малыша, чей день решительно не задался, и сказала:
— Нет… ничего серьезного.
— Ты уверена?
— Да-да. Со мной все хорошо. Поскорее выберемся отсюда, черт дери!
— Куда… куда мы потом? И что нам делать с ними?
— На… их! Это наш единственный шанс. Ты сумеешь открыть свою дверцу?
После десятка тщетных усилий — ручка, как я на нее ни нажимал, только дергалась под моей мокрой ладонью, будто спуск унитаза в чужом доме, который, к вашему вящему смущению, отказывается что-либо смыть, — я все-таки открыл дверцу. Когда я протискивался наружу, мой ботинок зацепил что-то твердое. Револьвер Риети, сообразил я. Правда, в спешке я случайно затолкнул его под сиденье, так что извлечь его было бы непросто и отняло бы время. Однако я вполне мог бы его достать оттуда, и я знал, что стоит мне упомянуть про это Беа, и она потребует, чтобы мы забрали его, сразу обеспечив себе решающее преимущество над Риети. Так почему же я оставил его там? Теперь я понимаю, что финал наших приключений мог бы оказаться… нет, оказался бы совсем иным, если бы я забрал револьвер для Беа и себя. Но (возможно, говорю я себе, меня больше пугала мысль об этом оружии в руках Беа, чем в руках Риети)… но я его не забрал. Оставил лежать под сиденьем.