Ключ от снега (Ключи Коростеля - 2)
Шрифт:
– Я думаю, что в этом сне ты разговаривал не с Казимиром, - ответил друид.
– А кто же это тогда мог быть?
– недоверчиво протянул Збышек.
– Может быть, этот страшный Шедув?
– предположила Эгле.
– Нет, хотя и мог, - наполовину согласился Травник.
– На мой взгляд, разгадка этого сна, вернее, того, кем он был послан, лежит на поверхности, а мы
все пытаемся разглядеть её на глубине.
– Как это?
– удивился Коростель, и все воззрились на Травника.
– Пожалуй, сон Яна - это тот редкий случай, когда вместо сути надо приглядеться к обычным, вроде бы ничего не значащим словам, - сказал друид.
– Вспомните, ведь неизвестный человек говорил ему во сне, что Ян увидит то, что должно помочь ему и его друзьям. Что
– Ну, - Коростель замешкался, вспоминая...
– То, что нужно беречь время - "они" снятся нам только в определенные дни.
– Кто это - они?
– переспросил Травник.
– Я тоже это спросил, - сказал Ян.
– А человек из сна ответил, что все загадки я пойму утром. Или же утром следующего дня. Потому что такие сны снятся... нет, он сказал "помнятся" только по утрам.
– Ты упустил одно слово, - мягко заметил Травник. Он осторожно взял желтоватую кисть Книгочея в свои ладони, словно пытаясь её отогреть. Вспомни: в первый раз, когда ты рассказывал, я, между прочим, сразу обратил внимание на это слово. Как он тебе ответил насчет загадок, этот человек?
Ян наморщил лоб, напряг память, вспоминая.
– Значит, так. Он сказал: "Это не загадки. Отнюдь. Думаю, ты все поймешь утром".
– Вот теперь ты вспомнил верно, - улыбнулся одними краешками губ друид.
– В этом и кроется разгадка твоего сегодняшнего сна.
– Да в чем разгадка-то?
– вскочил на ноги Март.
– Объясни по-человечески, Симеон!
– Все дело тут - в слове "отнюдь", - ответил друид.
– Ну, сами посудите: разве наш пончик говорил когда-нибудь такие слова? Правильно. Не говорил. Я ни в коем случае тут не хочу охаивать Снегиря, но слово "отнюдь" - это не его язык. Казимир такие слова не употребляет. Да и все мы, между прочим.
– А такие слова, - продолжил Травник, - говорил только один из нас. Тот, кто знает их больше всех. Знал...
– оговорился друид и опустил голову.
– Но как... как это может быть?
– потрясенно пробормотал Коростель, быстро и с некоторым страхом глянув на восковое, мертвенное лицо, обрамленное длинными, спутанными, черными как смоль волосами. Но Травник только пожал плечами. А кобольд хмыкнул и после серии своих неизменных "хрум-хрум-хрум" проворчал:
– Как-как? Именно так и бывает! Как во сне...
ГЛАВА 17
РЫБАК ЗАКИДЫВАЕТ СЕТЬ
Маленькая лодочка-плоскодонка легко скользнула в воду и теперь тихо покачивалась на легкой волне. Так и люди, подумал Рыбак: кто-то ползет по земле, прижимаясь к ней всем телом или стремясь всей душой, а кто-то живет, постоянно взрывая её своей беспокойной натурой как килем, или как хлебопашец - острым лемехом безучастного к ранам земли плуга. Он засучил штаны до колен и осторожно вошел в воду. Только в августе речная вода порою норовит неожиданно обжечь тело холодным огнем, а сейчас стояло и вовсе непонятное время. Нет-нет, да и показывалось из-за туч яркое солнышко, но тут же принимались стонать и причитать от ветра огромные клены и тополя возле дома Рыбака, и от этого почему-то становилось ещё холоднее и на реке, и на душе.
Юркая стайка мальков как всегда подбежала к ногам Рыбака и стала играть, веселиться вокруг; рыбьи малыши тихонько пощипывали ступни человека своими губастыми беззубыми рыльцами, носились друг за другом вокруг его ног, как вокруг больших и высоких столбов, норовили проскочить под опускающейся пяткой. Над чистым песком мелкого дна уже улеглась мутная взвесь, взбаламученная плоскодонкой, и теперь в прозрачной воде текли волны от солнечных бликов. Рыбак на минуту остановился, залюбовавшись игрой света, после чего решительно шагнул к борту и залез в лодку. Оттолкнуться веслом, развернуть плоскодонку и направить её по течению было делом одной минуты, и теперь плоскодонка уже медленно и плавно скользила по реке, на которой сегодня было удивительно тихо.
На дне лодки, в зеленоватой лужице, натекшей за ночь, лежала небольшая сеть, в которой тускло посверкивали блестки чешуи. Столь же тусклы были и глаза Рыбака, проведшего эту ночь в бдении за столом, у свечи.
По дальним берегам над водой кое-где ещё лепились редкие клочья влажного утреннего тумана. Движение воды было столь плавное, что, казалось, лодка сама стала частью реки, и нет никаких сил, чтобы заставить её плыть против извечного течения вещей. Да, именно "течение вещей", думал Рыбак, внутренне готовясь к тому, что он последний раз проделывал очень давно, словно в какой-то другой жизни. Время течет сквозь нас, и вещи, попавшие в струи его движения, неизменно становятся аморфными, бесплотными, не имеющими уже того важного значения, которое когда-то мы придавали им ещё при их создании. Видимо, природа вещей, её суть - все-таки в нас самих, и мы сами даем жизнь вещам и отбираем её, когда приходит срок, или подчиняясь каким-то капризам обстоятельств, называя это судьбой. Мы - тоже вещи, которые, будучи брошены в течение времени, плывут по нему, кувыркаются, иногда тонут, порой всплывают, а если вздумают пойти наперекор движению часов, дней, лет, веков, в лучшем случае стоят на месте, бесполезно борясь с противодействием времени, пока не иссякнут последние силы.
Это борение с могучим и непобедимым временем Рыбак чувствовал уже давно, более того, он ощущал столь же мощную силу, направленную сейчас наперекор течению бытия, чем был очень встревожен. Впрочем, сейчас он уже выплывал на середину реки, где течение было наиболее сильно. Теперь он был должен все понять.
Долгая ночь для недремлющего ока и короткая для усталого тела была затрачена Рыбаком не зря. Он сжег несколько пучков тайных растений и всего одну высокую, но тонкую свечу, словно движение времени истончилось и замедлилось даже в его избушке. Он сплел воедино прутики и стебельки нетайных злаков, но фигура, которая в итоге получилась на его сетке, могла озадачить любую мастерицу ввязать соломенные узоры и любого моряка морского волка, в совершенстве владеющего замысловатым искусством создания невероятных морских узлов. К тому же сетка, сплетенная Рыбаком во время его ночного бдения, была лишь земным отображением той действительной сети, которую можно сплести лишь при свете свечи из воска пчел, собирающих горьковатый цветочный мед, не смешанный с соком деревьев, ибо это была магия Цветов. Удивительное дело, думал Рыбак, выгребая на середину реки и поеживаясь от утреннего холодка, норовящего забраться за ворот или куснуть щиколотки: в магии существует две стези фактически под одним именем, разница лишь в углах поворота слов. Это - цветы и цвета. В чем-то они связаны друг с другом, в чем-то - разительно отличаются, поскольку одна магия непосредственно соприкасается с воздухом и землей, другая же - с искусством создания образов и качеств. Соки земли - основополагающее условие для магии неприметных маргариток, горделивых роз и независимых люпинов, поиск и создание качества - то же самое для магии желтого и черного, красного и зеленого, серого и голубого.
А есть ещё более древняя магия - магия Соцветий. У неё свои правила, но правила Цветов, на первый взгляд, проще и доступны любому подмастерью. И многие художники и даже жалкие маляры успешно их используют, не подозревая ни о какой таящейся в них магии - оттого порой так ярко блестят на солнце свежевыкрашенные стены и заборы, и так тусклы и безрадостны иные картины блестящей жизни или портреты ослепительных особ. Правила Соцветий - тайна за семью печатями, ибо умение сочетать качества и их оттенки - суть великого искусства, грозящего очень большими неприятностями в случае неудачи, прежде всего, для самого адепта. Может быть, поэтому магию Цветов и магию Соцветий большинство Знающих старательно обходят стороной, ибо не может одна магия сочетать в себе две столь разнящиеся половины - святую простоту Цвета и непостижимую тайну Соцветия.