Ключ-стражи
Шрифт:
Между строк
Мир когда-то был моложе, смешливей, злей, даже духи, проходя, оставляли след, было слово и весомей, и тяжелей, ярко падало монетою из ладони. Вот сейчас — куда ни глянь на народ кругом, то ли люди, то ли тени: не чтут богов, все проносятся куда-то, бегом, бегом, торопливы, бестолковы и пустозвонны.
Раньше, право — ты послушай, не буду врать — были реки как моря, океан — гора, мать-земля была прекрасна и не стара, острова резвились, как скакуны-погодки. Была радуга мостом, и живым — мираж, небо было
Вот ты как-то говорил: крысоловы — зло, уводить чужих детишек — их ремесло... кто тебе таких-то в рот понасыпал слов? Молодежь, ох, молодежь — не умней бочонка.
Крысоловы не уводят, а держат крыс, силой флейты, на цепочке своей игры, флейта плачет, обещает и говорит, еле слышно шепчет, тянет, смеется звонко.
И покуда жив флейтист, крысы не уйдут. Пусть пробоина в корме, пусть ветра грядут, в темноте кромешной, в сером толченом льду — крысы здесь, а значит, шанс остается людям. Шторм бойцовым псом ярится: хватать! кусать! рвет отчаянно и мачты, и паруса, только крысы здесь, вы слышите, небеса? Их удержит парень с флейтой и впалой грудью.
Мир когда-то был моложе... а что теперь? все умеют только хныкаться и сопеть, каждый сам себе пострел и везде поспел, ох, мы были не такими... что брови морщишь? Крысоловов больше века уж не видать, корабли без них уходят — как в никуда, и глотает их темнеющая вода, с каждым годом становясь солоней и горше.
Ладно уж, беги гулять, угомон какой, не сидится, верно, тихо со стариком, все бы юным громкий говор и беспокой, верещат, кричат, уходят, приходят снова.
Ты меня б послушал лучше, не буду врать... Что глядишь? Один лишь правнук — и тот дурак.
Вот,возьми-ка лучше флейту, учись играть.
Вдруг и выйдет что из бездаря из такого.
Уличные торговцы, конечно, остались – а куда им было деваться? Что бы ни творилось, как бы нервы ни притупляли чувство голода, а за булочками и жареной рыбой, в конце концов, все приходят. Даже цены почти не поднялись. Ну, всего-то в полтора раза.
Мы уселись на ступеньках первой попавшейся лестницы. Уничтожив четыре больших пирожка с мясом, я, наконец, обрела приятную тяжесть в желудке и способность думать о чем-то, кроме еды. Тим нетерпеливо подскакивал на месте, теребил свое перо, чесал поцарапанную коленку – но героически молчал, давая мне возможность поесть.
– Сколько времени меня не было? – наконец не выдержала я, дожевав последний кусок пирожка.
– Три дня, – быстро ответил Тим. Хорошо, что успела проглотить – иначе бы точно подавилась. Три?! В этих дурацких ловушках, похоже, не только пространство клубком свивается, но и время.
– Город готовится к войне, – выпалил мальчишка, справедливо решив, что молчание закончилось. – Тарг еще два раза прилетал. В Академии мобилизация. Святая Семинария пытается что-то сделать с куполом вокруг Мастерской, пока ничего у них не вышло,
– Точно! – перебивать невежливо, но теперь уже я подскочила на ступеньке и едва не отшибла себе мягкие места – об камень-то. – Черныш в порядке? И где он, почему не с тобой? И как Рэн?
Глаза у Тима сверкнули так, что будь на дворе ночь – осветили бы улицу не хуже магических огоньков. Явно что-то задумал, обреченно поняла я. У Нори, помнится, так же блестели, если он новую модель шпаргалки изобретал.
– Пошли! – мальчишка крепко уцепил меня за руку и потащил, едва не уронив нас обоих с лестницы. Мы промчались по главной, свернули, поплутали по узким переулкам, где едва-едва разминулись бы двое человек, и, наконец, выбежали на улочку пошире. Правда, выглядела она не особо презентабельно – дома покосились, кое-какие очевидно заброшены, пялятся на прохожих разбитыми окнами, а между черепицами на крыше проросла высокая трава. В конце улицы виднелась длинная железная ограда.
– Тут же старое кладбище! – узнала я.
– Именно! – с энтузиазмом подтвердил Тимми. – Мы решили, что здесь лучшее место для штаба!
– Вы? Кто? Чего? Какого штаба?
Но меня уже целенаправленно волокли к одному из домов – на вид самому пожилому, крыша едва ли не съехала набок, словно шляпа у полоумного старика-бродяги, одну из стен, кажется, поддерживает в вертикальном положении только толстый ствол сосны, растущей вплотную к строению. Я так оторопела, что даже не пыталась вырвать руку из хватки Тима. Мальчишка толкнул входную дверь, та открылась с душераздирающим скрипом, от которого, казалось, затряслось все вокруг (я съежилась, ожидая, что строение, как карточный домик, сложится нам прямо на головы; ничего, обошлось), отпустил наконец мою ладонь и уверенно поскакал в глубь замусоренного, как последняя свалка, но неожиданно широкого коридора.
– Давай сюда! – помахал мне Тимми из дверного проема комнаты. – Только аккуратнее! Там кое-где пол дырявый!
– Своевременно, – пробурчала я. В полу действительно виднелось несколько черных провалов, через которые Тим привычно перепрыгивал, а мне приходилось перешагивать, стиснув зубы и уповая на прочность досок. А то вдруг дыра увеличится прямо сейчас, на размер одной не очень упитанной Маннэке?
Когда взмокшая от усилий я – только-только рубашка высохла, гоблин! – добралась до указанной комнаты, то успела увидеть лишь матрас в углу, на котором были свалены, кажется, старые пыльные шубы, стол и два кривоватых стула. И тут на меня набросилось нечто мохнатое и когтистое. Мгновенно, как белка, взбежало по штанине и куртке, обвилось этаким кургузым шарфиком вокруг шеи и упоенно начало вылизывать лицо. Пришлось вцепиться в дверной косяк, чтобы не упасть от неожиданности.
– Черныш! Что ты здесь делаешь?!
– Он тут с нами. Нэк, ты не поверишь, как я рад тебя видеть!
Лохматая тушка свинозверя, который как раз цеплялся лапами за мое ухо, существенно ограничивала обзор, но голос я узнала. И уже сама с радостным визгом рванулась вперед и повисла на шее говорившего.
– Рэн! Ты живой!
Мы трогательно обнимались с полминуты, как давно разлученные влюбленные. Черныш, покончив с моим ухом, перескочил на шею Рэна и принялся вычесывать мусор у того из волос. Я едва не разревелась: хоть кто-то из моих друзей в порядке, цел, не заключен в какую-то дурацкую ловушку, не спрятан за щитом Хаоса, ура! Наконец Тим, с довольным видом стоявший возле, выразительно покашлял. Мы опомнились, я отцепилась от Рэна – и заметила, что предполагаемые шубы на матрасе зашевелились. Из кучи встрепанного меха выглянул сначала янтарный глаз, потом розовый нос, а потом и вся морда полосатого кошака.