Ключевой момент
Шрифт:
Я обошла полукругом территорию школы, прогулялась по скверу и вышла к маленькому кафе возле станции метро. Оно выглядело мило и, судя по всему, было открыто совсем недавно. Раньше на этом месте располагался какой-то дрянной гастрономчик, из старых фондов, противное здание с облупившейся штукатуркой, засиженными мухами сырами и никогда не выветривающимся запахом мышей. Я однажды забежала сюда по незнанию — очень хотелось пить — и выскочила на той же скорости и без воды. Потом обходила его немытые витрины, не задерживаясь. Недавно его кто-то выкупил и стал отделывать заново.
Внутри кафе выглядело еще лучше, чем снаружи. Не больше десятка маленьких столиков с уютными бордовыми настольными лампами, прохладный от кондиционеров воздух и симпатичные официантки. Меня усадили у окна, дали изучать меню. Я выбрала зеленый чай и десерт со взбитыми сливками. Обожаю взбитые сливки. Хоть с фруктами, хоть в другом сочетании. Правда, такое удовольствие позволяю себе нечасто, по-прежнему хочется влезать в любимые джинсы.
Чай был хорош, да и десерт не хуже, но вот мужчина за соседним столиком наводил на меня тоску. Он был уже изрядно пьян, глаза его стеклянно блестели. Он смотрел сквозь меня невидящим взглядом, уставившись в одну точку, и вертел в руке бокал с коньяком. Коньяк — это еще ничего. Все-таки когда мужчина сидит с бокалом коньяка, это совсем не то, если перед ним графинчик водки. Водку опрокидывают в один момент: раз, два, три — и клиент созрел. А коньяк греют в ладони, пьют долго и медленно. Интересно, сколько выпил этот, если глаза такие? Взгляд мужчины стал осознаннее, он, кажется, рассмотрел меня. Несколько мгновений мы внимательно смотрели друг на друга, и я первой отвела глаза.
— Думаете, я пьян? — спросил он.
— Ничего я не думаю, — по-детски ответила я, снова подняв на него глаза.
— Думаете, думаете, я вижу. Ну и пожалуйста, раз вам так хочется.
— Что значит «мне хочется»? Это вы пьете коньяк, а не я.
— Действительно, — согласился он. — А хотите выпить со мной?
— Не хочу, — сказала я, доскребая последнюю ложку десерта.
— А зря. Коньяк здесь приличный. — Он сделал глоток и кивнул официантке: — Еще один.
Я неодобрительно посмотрела на него и поискала глазами обслуживающую меня девушку, решив попросить счет.
Она появилась через минуту с бокалом в руке и направилась к моему соседу.
— Нет-нет, это даме. — Он указал на меня.
— Нет, спасибо. Счет, пожалуйста.
Девушка застыла в нерешительности, но под настойчивым взглядом посетителя поставила бокал на мой столик и отошла к бару.
— Давайте выпьем, — предложил мужчина и поднял бокал. — Просто так. Даже не за знакомство. На черта вам знакомство со мной! Просто поддержите человека в несчастье. Одному пить противно.
Его голос звучал так искренне, что я послушно подняла бокал и, ответно подняв его, выпила. Коньяк и правда был недурен.
— Ну, как? Ничего?
— Хороший.
— Спасибо.
— За что?
— За поддержку.
— Да ради бога. — Я посмотрела счет и достала кошелек. Положила на стол купюру и стала подниматься.
— А давайте еще по одной? — вдруг
Что-то было в его тоне такое, что я, чувствуя неловкость, не решилась ему отказать. И мелькнула мысль: «Может, поговорить с ним? Глядишь, будет сюжет для Ники…»
— Вас как зовут? — спросил он, глядя на бокал.
— Соня.
— София. Мудрая, значит. Пойдет. Женщины редко бывают мудрыми. А я — Богдан. Богом данный.
Я поморщилась. Снова мужской шовинизм. «Женщины редко бывают мудрыми».
— А вы — мудрый?
— Я? Нет. Я дурак. Причем круглый. — Он медленно выпил и поставил бокал на стол. Вопреки моему ожиданию, взгляд его прояснился. — Пейте, Соня. Коньяк хороший.
Я последовала его совету.
— Вы ничего такого не думайте. У меня просто пакостно на душе. Хочется поговорить с кем-то. А у вас такое располагающее лицо. Я в этом кафе впервые. Вот зашел из любопытства.
— Я тоже. Раньше здесь был старый гастроном.
— Вы чем занимаетесь?
— Стихи пишу.
— Да? И что, хорошие? Впрочем, глупый вопрос. Кто же скажет: я пишу плохие стихи.
— Ну, некоторые литературные герои сознавались, что сочиняли «чудовищные».
— На Булгакова намекаете. Иван Бездомный.
Я тихо удивилась. Надо же, знает…
— Поэты — люди проницательные. И не видят ничего зазорного в том, чтобы поговорить со случайным человеком. Я так понимаю, — улыбнулся он.
— Наверное. — Я пожала плечами.
— Тогда расскажите обо мне. Что привело меня в кафе?
— Наверное, ссора с женщиной. С женой.
Он напрягся.
— Так заметно?
— У вас маленькие дети, — продолжала я вести Никину линию. — А с женой отношения все хуже и хуже.
— У меня сын. И вы правы, еще маленький.
Я внимательнее всмотрелась в его лицо. Широкое, очень мужское, гладко выбритое, с остекленевшими грустными глазами. Он в ответ изучал мое.
— У вас странного цвета глаза, — сказал он вдруг. — Или здесь такое освещение?
— Что вы имеете в виду?
— Необычного, я бы сказал, оттенка. Цвета осенних листьев.
— О, да вы тоже поэт! По-моему, они желтые, как у кошки. Так, во всяком случае, утверждает моя подруга.
— Женщины, как я заметил, не скупятся говорить друг другу гадости, даже подруги. У вас золотые глаза.
— Вы мне льстите, — не поддавалась я, хотя первым побуждением было сказать «спасибо».
— Я не знаю, что мне делать, — пожаловался он. — Люблю сына, терплю жену. Я вообще человек семейный. Но последнее время понимаю: так больше нельзя.
— А в чем, собственно, проблема?
— Она дура. Понимаете, просто дура.
«Понимаю, — вздохнула я про себя. — Ничего нового. Если женщина, то непременно дура».
— И что ж такого дурацкого она делает?
— Она делает невозможной нашу совместную жизнь. Она пилит и пилит, придирается по пустякам, скандалы закатывает.
— А вы ведете себя безупречно!
— Не знаю. Как все.
— А что значит «как все»? Еще лет сто назад на Руси считалось хорошим тоном бить жену по любому поводу.