Ключевой момент
Шрифт:
— Как рассвет встретим, приходи ко мне под окно.
Она вышла из парка с улыбкой и направилась к Косте. Он сиял, как начищенный самовар, и, похоже, был готов обнять ее прямо при всех. Она взяла букет, остановив его одним взглядом. Он подался вперед, но сдержался и сказал с глупой улыбкой:
— А я на автобус опоздал.
— А во-о-он, — показала Таня, — моя мама.
— Я ее знаю. Мой батя у нее учился.
Снова заиграла музыка. Таня отнесла букет маме и пошла танцевать с Костей.
— Я так соскучился. — Он, не стесняясь, прижимал ее к себе и заглядывал в глаза. Вокруг танцевали одноклассники и все видели. Девчонки зеленели от зависти. Мальчишки смотрели на Костю враждебно. Таня внутренне ликовала. Это была победа. За все годы ее отверженности.
Костя не оставлял ее ни на минуту. Когда садились за стол, он бродил, словно привязанный, под клубом. Когда выходили танцевать, тут же оказывался рядом. Тане льстило его поклонение, но в то же время ей хотелось блистать и танцевать со всеми. Однако под ревнивым оком Кости никто ее не приглашал, а повторять прошлый опыт с белым танцем она не осмелилась. Дотом выпускники отправились встречать рассвет, и Костя, который твердо решил проводить любимую домой, шел чуть в стороне. Его немое обожание стало надоедать Тане. Ей нравилось с ним целоваться, но не более. Когда же он, как шпик царской охранки, шел на почтительном расстоянии, не сводя с нее ревнивого взгляда, это уже напрягало.
После того как выпускники благополучно встретили рассвет, Тане пришлось идти домой в сопровождении Кости. Помня, что там ее должен ждать Федя, она усиленно думала, как избежать очередного конфликта. За три дома до своего Таня остановилась и предложила Косте расстаться, объяснив ему, что во дворе ее ждет мама.
Костя решительно увлек Таню за соседский колодец и стал целовать. От его поцелуев она воспрянула, даже сон прошел. Стала активно участвовать в процессе, лохматить руками его волосы.
— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил Костя, оторвавшись от ее губ.
— Когда? — глупо спросила она, ибо такая мысль не приходила ей в голову.
— Хоть завтра. Я уже и родителям все сказал.
— Что «все»?
— Что я тебя люблю. Что ты лучше всех. Так выйдешь?
— Не знаю, — улыбнулась она. — Надо подумать…
Федя послушно стоял под окном. «Дурак какой, — подумала Таня, — маячит, как тополь на Плющихе». Стремительно светало. Соседи же из окон могут увидеть! Она велела ему влезть в окно своей комнаты, а сама зашла через дверь. Пожелала маме спокойного сна и закрыла задвижку. Федор стоял посреди комнаты, не зная, куда деть свои длинные руки. Боится, поняла Таня. Это вызвало у нее невольную усмешку, и она почувствовала себя уверенно. Плотно задвинула шторы. Обняла его. Федя дрожал. То ли от страха, то ли от страсти. Он вдруг вспомнил, что за стенкой спит его любимая учительница, а он залез к ее несовершеннолетней дочери. И с отнюдь не благими намерениями. Но запретный плод — самый сладкий. Он не мог устоять от ее по-детски мягких губ и легких рук, которые прикасались к нему, словно крылья голубки. Она расстегнула ему рубашку и потянула на софу. Пружина жалобно скрипнула под ними. Таня была готова на все. Она слишком долго любила его, чтобы оставлять их встречу без завершения. И понимала, что другой такой возможности у нее не будет. Завтра-послезавтра она уедет отсюда. И уедет навсегда. Приезды к маме не в счет. Она больше не будет с кем-либо встречаться здесь, не будет крутить романы. Ей это не надо. Ни к чему ей нелепые поселковые страсти. У нее все будет по-другому. А этот этап надо завершить. Она сняла платье, оставшись в одном белье, прильнула к его горячему обнаженному телу. Джинсы он не снимал. Но объятия его становились все крепче, а поцелуи-все неистовее. Потом Федька вдруг обмяк, словно водой окатили. Таня ничего не поняла. Она лежала у него на плече, нежно касаясь губами его шеи, и кончиками пальцев водила по голой груди, Федя
— Ты чего? — спросила Таня. Она ждала продолжения.
— Ничего. Просто уже утро. Надо уходить, пока не заметили.
— Ты любишь меня? — спросила она, как недавно спрашивал ее Костя.
И он ответил ее же словами:
— Не знаю. Наверное.
Федя тихо ушел. Она закрыла за ним дверь и, едва добравшись до постели, крепко уснула.
Но в поселке никогда ничего не скроешь. Кто-то что-то всегда видит. Вечером Костя снова подрался с Федькой. И не просто подрался, а избил того до полусмерти. Федя попал в больницу, а Костя — в милицию. Ленка Давыдова прибежала к ним в истерике, обвиняя во всем «эту рыжую вертихвостку»! Она металась, кусала платок и плакала. Мама едва ее успокоила. На второй день Вера Анатольевна отвезла дочь на станцию и посадила на поезд, отправив к своей давнишней подруге, поступать в столичный университет. На этом страница Таниной поселковой жизни была перевернута. Во всяком случае, она так считала…
Таня поступила в университет, на исторический. Мама приехала, когда это стало уже точно известно. По этому поводу они устроили застолье. Мамина подруга, Людмила Борисовна, жила с дочкой и внучкой. Она была совсем не такая строгая, как мама, хотя преподавала в университете высшую математику. Благодаря ее участию Таня поступила с легкостью. А вместе с ней и Настя. Родители Насти слезно умоляли Веру Анатольевну посодействовать, а мама не умела отказывать. Поэтому Настя теперь тоже была студенткой, но филологического факультета. А от ее благодарных родителей мама с трудом привезла килограммов пятнадцать парного мяса. Они на днях зарезали свинью и притащили маме и ее подруге гостинец. Людмила Борисовна ахнула, увидев столько мяса. Все, что можно было, впихнули в морозилку, а из остального настряпали биточков и приготовили жаркое. Получился настоящий праздник. Дочь Людмилы Борисовны, худая, как тростиночка, черноглазая Катя со своей двухлетней дочкой тоже сидела за столом и участвовала в общем разговоре. После шампанского и сытной мясной еды разговор от институтских дел переместился к теме Таниных подвигов.
— Как я тебе благодарна, Люда, — говорила мама. — Не знаю, что бы мы делали, если бы Танька не поступила.
— Да она и без меня бы поступила, — улыбнулась Людмила Борисовна и по-свойски подмигнула Тане. — Я за нее только словечко замолвила, чтобы не срезали. Все-таки у них конкурс. Иногда и хороших детей взять некуда. А она — умница! Блестяще сдала экзамен! Настоящая медалистка. Мне потом сказали: «За такую могли бы и не просить». Так что она у тебя сама поступила! А вот с ее подругой пришлось повозиться. Хорошо, что хоть направление у нее от вашего совхоза было. Английский, сказали, вообще не знает, а ведь поступает на филологический.
— Какой там английский! — Мама махнула рукой. — Наша последняя англичанка сбежала два года назад. Дали немке вести, а она сама уже ничего не помнит… Не хотят молодые учителя в провинцию ехать.
— Это точно, — согласилась Людмила Борисовна. — Зато мясо какое! Объедение! И то прок. На полгода нам хватит. Мы девушки незамужние, сами себя содержим.
Они действительно жили без мужчин, а куда поделись их мужья, Тане неудобно было спрашивать.
— Так что дочка у тебя — молодец, — подытожила Людмила Борисовна. — Это я тебе говорю.
— Молодец-то молодец… — Мама бросила на Таню укоризненный взгляд. — Только вот перед самым отъездом такого натворила. До сих пор все об этом говорят.
— Что ж она такого натворила?
— Всегда была спокойная, сдержанная, воды не замутит. А тут вскружила голову сразу двум парням! Они подрались. Сначала раз. Не сильно. Потом второй. Да так, что один в больницу попал, а второго, говорят, судить будут.
— За что? — вырвалось у Тани.
— За нанесение тяжких телесных повреждений. До трех лет, возможно, получит. А ты как думала! Там бабка и родители так убиваются! Стыдно людям в глаза смотреть. Точно, вертихвостка!