Ключи от ящика Пандоры
Шрифт:
– Не оглядывайся, кому сказала! Пусть теперь стоит, смотрит! А лучше в магазин идет, новое пальто покупать… Все изгваздала, дорогое, поди! Ничего, ничего…
Весь остаток дня мама пробыла в приподнято-мстительном настроении. Улыбалась сама себе, хмыкала самодовольно:
– Ишь, на коленки в грязь плюхнулась… Понятное дело, кровь-то родная – не вода… Прошибло, значит.
– Мам, у нее ноги больные. Она не хотела, так получилось.
– Ага, давай пожалей ее, бедненькую! Чего жалеть-то? Сама виновата! Права, права была твоя тетка! Их дело, их
А через три дня, уже в сумерках, остановилась у калитки машина. Мама выглянула в окно, проговорила испуганно:
– Глянь, Ирк, какие к нам гости пожаловали…
– Кто это, мам?
– Не видишь, что ли? Игорек твой разлюбезный, собственной персоной, вместе с родителями.
– Игорь?! Не может быть…
– Да ты что, ослепла со страху? Да вот же он, в калитку шагнул, видишь? А какой вальяжный стал, совсем городской… Одежка-то какая модная… Хоро-ош, зараза!
– Мама! Мам… Скажи им… Скажи, что меня дома нет…
– Ну, чего ты заметалась, как курица? Ишь, с лица сразу спала… Давай уж, поговорим с ними, коли такой чести удостоились.
– Нет. Нет! Не могу…
Умчалась в свой закуток, сунулась в промежуток меж детских кроваток, присела на корточки. Машка с Сашкой мирно спали, посапывали тихо, и невдомек им было, что мать нервной дрожью исходит, хватает ртом воздух, болезненно прислушиваясь к начавшемуся в горнице разговору.
– …Да он сам приехал, Светлана Васильевна, никто его на аркане не тянул! Игорь, скажи…
Это Владимир Сергеевич, отец Игоря. Голос властный, начальственный. И в то же время виноватый, даже заискивающий немного.
– …Давайте отнесемся к ситуации взвешенно, без эмоций: да, мы очень виноваты перед вами, это мы ему условие тогда поставили. Но вы тоже нас поймите, он же у нас единственный сын! Поздний ребенок, все на нем сошлось, весь смысл жизни. Да, испугались за его будущее, смалодушничали… Такой момент определяющий был – поступление в институт…
– Ага. Определяющий. А у Ирки моей, значит, не определяющий. Вашему сыну все, а моей дочери ничего, таковская была, да? Уехал, забыл? С глаз долой, из сердца вон?
– Он не забывал, Светлана Васильевна. Это мы… Это из-за нас все… Условие поставили…
– Да катитесь вы со своими условиями знаете куда? У меня тоже Ирка не на помойке найденная! Она, может, сейчас тоже бы в институте училась! Условия у них, надо же!
Боже, ну зачем… И тон голоса злой, скрипуче-сварливый.
– Простите, простите нас, Светлана Васильевна… Умоляю…
А это уже голос Нины Вадимовны, высокий, со слезой. А Игорь почему-то молчит, ничего не говорит. Или они в самом деле его на аркане сюда притащили?
– А можно нам с Ирочкой поговорить, Светлана Васильевна?
– Да уж не знаю, захочет ли видеть вас моя дочь…
Всхлипнула, то ли усмехнулась, то ли икнула через нервную
– Где она, Светлана Васильевна?
Игорь… Его голос. Обхватила себя руками, пальцы клещами вжались в плечи. Надо унять дрожь, встать с корточек, плечи расправить, насмешливо и гордо глянуть ему в лицо. Как Лариса, которая бесприданница. Да, насмешливо и гордо. Ступай, мол, отсюда, не смей со мной даже разговаривать и на девчонок не смей смотреть. Это мои дети, только мои. А ты… Ты предатель и больше никто. Я же так тебя любила…
Не встала она с корточек. Не смогла. И дрожь унять не смогла. Слегка колыхнулась занавеска, отделяющая ее закуток от горницы, впустив на секунду сполох электрического света. Игорь стоял, вглядываясь в темноту, потом неуверенно шагнул к кроваткам…
Она тихо заскулила, заплакала, не в силах справиться с хлынувшей из сердца болью. Игорь вздрогнул, шагнул к ней, опустился на колени:
– Ир, прости… Ну не плачь, пожалуйста. Я и сам не могу понять, как так вышло… Струсил, уехал, а потом… Показалось – все, обратной дороги нет. Показалось, глупо и поздно – через время…
– А… А сейчас что, не поздно? – вытолкнула из себя вместе со слезной икотой.
– Да я все понимаю. Наверное, если рассудить по справедливости, то поздно, конечно. А только… Не могу без тебя, Ирка, не могу! Люблю я тебя, понимаешь? Тебя одну…
Вздохнул и обнял в порыве, вжался лицом в шею. Она вдруг почувствовала, какой у него горячий лоб и щеки мокрые. А руки холодные, почти ледяные. И как у него сердце стучит – тяжелыми болезненными рывками. Хотела оттолкнуть, да тело вдруг стало вялым, никчемным, и вздохнули оба в унисон, на слезном горячем всхлипе…
Закряхтела, завозилась Машка, потом села в кроватке, потянула хриплым баском, просыпаясь:
– Ма-ма-а-а…
Сашка, конечно, тоже проснулась, подхватила Машкино тягучее – «а-а-а…».
Зажегся в каморке свет, мама первая ворвалась, привычно сюсюкая:
– Тихо, тихо, мои ласточки…
И остановилась как вкопанная, глядя на них, сидящих на полу меж кроватками. Обернулась к застывшим в проеме родителям Игоря:
– Нет, вы только посмотрите на них…
И голос Владимира Сергеевича сверху, довольный, с нотками счастливого облегчения:
– Ну, я думаю, и так все понятно. О чем тут еще говорить, Светлана Васильевна? Сами ж видите…
Мама хмыкнула, потянулась руками к орущей в кроватке Машке, но Нина Вадимовна опередила ее, вынырнула из-под руки:
– Ой, а можно я, Светлана Васильевна…
Выудила Машку, с великой осторожностью прижала к себе, поддерживая рукой затылок со спутанными влажными волосенками. Машка даже орать перестала, глядела из-за ее плеча на бабку удивленно – чего это, мол, со мной тут, как с трехмесячной…