Ключи счастья. Том 1
Шрифт:
— Кампанелла? Эге! — смеется дядюшка. — Милый Николай Юрьевич, вы роковым образом вернулись к социализму.
— Как? — вскрикивает Лика, перегибаясь через стол. — Вы хотите, чтоб государство вмешивалось Даже в личную жизнь?
— Да, да… да! Законы должны оберегать общество от вырождения. Спариваться и любить могут только сильные и здоровые.
— Извините, — перебивает Штейнбах с недоброй усмешкой. — Мы не в конюшне.
Взрыв хохота слышится кругом. Хохочут дядюшка, Климов, Катя, Роза, Лика. Учительница и Соня злобно и громко смеются. Нелидов встает опять. «Ударит сейчас Марка… Ударит!..» — в ужасе думает Маня.
— Ах, чудак! А куда же вы денете любовь? Право выбора? —
— Я спрошу иначе, — подхватывает Штейнбах, кривя губы. — Что же останется тогда на долю дегенератов?
— О, многое! — вдруг говорит учительница. С такой силой и страстью говорит это она, что все с любопытством оглядываются на нее. — Неужто вы думаете, что кроме этого размножения, что ли, нет у людей других задач? А искусство? А творчество? А борьба за свободу?
— Вы правы. — И в голосе Штейнбаха слышится волнение, понятное одной Мане. — Нормальный человек не откажется от собственности. Не отречется от семьи. Не вступит в ряды социалистов. Не увлечется утопиями анархизма. Это жребий тех, кто судьбою выброшен за борт.
— Эге! — смеется дядюшка и подмигивает Мане.
— Нормальные люди — это толпа, безнадежно мещанская, тупая, себялюбивая. Она ненавидит новаторов. Она камнями побивает пророков. Во всех попытках, во всех порывах человечества к счастью и справедливости — впереди идут дегенераты. Только они — носители прогресса. Они — предвестники зари…
— A la bonne heure! [57]
С этим возгласом Нелидов отодвигает стул и идет к хозяйке.
— Как? Вы уже едете?
— Да… Покидаю поле брани, — говорит он с надменной усмешкой.
— Со щитом или на щите? — коварно спрашивает дядюшка.
— Это как вам будет угодно. Я не гонюсь за оценкой «сплоченного большинства», и не боюсь остаться при особом мнении. Думается мне, однако, что эта позиция менее шаткая, чем… роль адвоката вырожденцев… какими бы мотивами здесь ни руководились… До свидания!
57
В добрый час! (франц.).
Он жмет руку хозяина, отдает всем общий поклон. Взгляд его на мгновение скрещивается с недобрым взглядом Штейнбаха. Он выходит.
Все большими глазами глядят друг на друга.
Горленко, шумно отодвинув стул, спешит за гостем.
Маня улучает одно мгновение, когда Нелидов садится в экипаж. Горленко смотрит на нее, стоя у калитки. Пусть! Теперь все равно.
— Николенька! — с рыданием в голосе шепчет она, кидаясь к экипажу. И протягивает руки.
Нелидов смотрит на нее, как на чужую.
— Я вас не знаю, — говорит он надменно.
Маня лежит в светелке. Все рухнуло. Счастья не будет. Жизнь не имеет цены и смысла.
Внизу галдят, хлопают дверьми. Гремят экипажи. Лошади дерутся и ржут. Гости разъезжаются.
Половицы скрипят под легкими шагами Сони.
— Маня… Ты здесь?… Маня…
— Ну?
— Штейнбах уезжает. Хочет проститься… Ты пойдешь? Нет? Что же ему сказать? Он ждет…
— Скажи ему, что я его ненавижу! Он поймет.
Вы уезжаете, конечно. И на этот раз я вас не удерживаю. Пусть нас разделят, и чем скорее тем лучше, тысячи верст, разница интересов, жизненных условий, новые встречи, мои заботы, ваши Радости и мои страдания, которые кончатся же когда-нибудь… Уезжайте и никогда не возвращайтесь в эту глушь! Это моя единственная к вам просьба.
Но в память прошлого, которое уничтожить нельзя, я
Жениться на вас я считал своим долгом чести, несмотря на все мои зловещие предчувствия. Од этом знала моя мать. Вопрос бил только в том, пойдут ли наши жизни рядом, по одной дороге? Я должен бил ехать за вами, видеться с вашим братом, выяснить характер болезни вашей матери — всю вообще тайну, которая окружает вас.
Не стану лгать. Я так безумно любил вас — до вчерашнего дня, — что готов бил даже презреть предчувствия и угрозы, которые терзали меня весь этот месяц. Готов бил посвятить вам всю жизнь, как первой женщине, которую я полюбил тем чувством, которое не переживаешь дважды.
Но ей этого чувства не оценили. Вы — кокетка. Это открытие я сделал вчера. Хорошо, что не поздно! Я не хочу быть одураченным. Мне нужна любовь самоотверженная, беззаветная, глубокая. Я даю такую. И такой же требую взамен. Ни йоты меньше! Мне нужна забота и женственная ласка здоровой, сильной и спокойной женщины. Непременно спокойной и уравновешенной. Я нуждаюсь в покое. Иначе я не могу работать. Мне нужен товарищ. Нужен верный друг. Потому что я беден и жизнь моя сурова. За все лишения, которые мне дала судьба, я ищу утешения в любви и семье.
Но разве ей дадите покой? Разве у вас есть чувство долга? Разве вы способны на верность? Вы — язычница с головы до ног. На таких не женятся. Вы скажете, может быть, что мое доведение по отношению к вам низость или трусость? Но кто осудит человека, который отступает в ужасе от бездны, внезапно раскрывшейся у него под ногами?
Я не буду ставить точек над i. Вы и так поймете, почему теперья не верю в вашу любовь.
К моему несчастию, я — из породи людей, которых зовут однолюбами. И мне нелегко забыть вас. Но в минуты слабости я буду вспоминать вчерашний день. Вы осмелились играть мною. Я постараюсь вычеркнуть вас из моей памяти.
Внизу, уже другим почерком, измененным и слабым, стоит приписка:
Если вы почувствуете себя матерью, напишите. Я обвенчаюсь, чтоб дать имя ребенку и оградить вас от нужды.
Они в Москве. Остановились в гостинице. Взяли две комнаты.
— Что мне с нею делать? — говорит Соня вполголоса, сидя в номере дядюшки. — Она какая-то ненормальная. Целыми днями валяется на постели. Ничего не ест…
— Она всегда была ненормальной.
— Нет, дядюшка. Не говорите! Мне страшно за нее. Всю дорогу она не сказала ни слова. И здесь молчит уже третий день. Я за нее сама прошение подавала на курсы.
— Очень нужны ей твои курсы!
— Ах, дядюшка! Вы меня раздражаете! Что же ей, по-вашему, надо делать?
— Родить, душа моя.
— Что такое?!!
— …а там видно будет…
— Дядюшка… Что вы такое говорите?
Соня всплескивает руками. Она так покраснела, что даже глаза у нее горят.
— Ах, душа моя! Самая обыкновенная история с такими отчаянными девицами. Неужели ты не замечаешь, что она.
— Тише! Ради Бога! Она услышит…
— Не знаю только, от кого из двух у нее этот ребенок. Вернее, что от Штейнбаха. Но и Нелидов промаха не даст. Постой, постой! О чем ты?
Соня страстно рыдает, упав в кресло и пряча лицо в спинку.
Дядюшка растерялся. Бегает за водой. Плещет Соне на колени из стакана. Старается поцеловать ее голову. Она отстраняет его враждебно, с каким-то отвращением.
Через час, немного успокоившись, Соня плотно притворяет дверь в номер, где лежит Маня, и садится перед дядюшкой с лицом злым, больным и полным решимости. Дядюшка рад бы «удрать». Да неудобно.