Ключи счастья. Том 2
Шрифт:
Он берет ее руку и почтительно, почти нежно целует ее сухими, твердыми губами.
Она молчит, в тяжелом раздумье поникнув головой.
Еще долго после того, как дверь закрылась за Гаральдом, она сидит, не двигаясь, вся застывшая.
У себя в комнате, Маня, не раздеваясь, ложится на кушетку и закрывает глаза.
Какая отрадная тишина! Наконец одна! Наконец.
Полина входит на цыпочках и подает телеграмму.
«ТРИ ДНЯ НЕ ГОВОРИШЬ ПО ТЕЛЕФОНУ. ЧТО С ТОБОЙ?
Бумага беззвучно скользит на пол. Тоска сжала сердце. Он весь сказался в этом крике души. «Будь только счастлива!»Благородный Марк!
Полина подала чай, все приготовила на ночь и предлагает Мане раздеться. Маня отсылает ее.
Она все лежит с закрытыми глазами. Странная тишина настала вдруг в замученной душе. Какая-то жуткая пауза. Устала она? Или решилась?
Нынче, пока она играла на сцене, какие-то загадочные, неуловимые процессы созревали в тайниках Бессознательного. И вот сейчас точно что-то отболело и отпало.
Она перестала думать, колебаться, взвешивать. Перестала страдать. Как хорошо! Точно затих больной зуб, от которого хотелось головой колотиться об стену.
Часы бьют. Она открывает глаза. Она все еще слушает эту странную тишину в душе, но уже боясь чего-то, чего-то ожидая…
Точно затишье перед грозой.
И вдруг она садится на кушетке, с огромными, полными ужаса глазами.
В тишине души ее вдруг зазвучал голос, забытый, темный. Голос властелина, которого нельзя ослушаться.
Она покорно встает. Медленно подходит к зеркалу, надевает шляпу, берет перчатки. Идет к двери. Нога наступает на бумажку. Все также бессознательно поднимает она ее и читает, сама не зная, зачем:
«Будь только счастлива! Марк».
Лицо ее дрогнуло. Она садится в кресло у двери и сжимает виски. Физическая боль кольнула в сердце. Раскаяние? Страх? Жалость?
«Что я делаю, безумная?»
Но почему раскаяние? Это не обман. Она не скроет. Обязательства перед ним? А перед гобой? Кто смеет насиловать ее душу? Ее свободную душу? Разве можно поступиться для кого бы то ни было своей свободой?
И ее вдруг охватывает гнев, разом стряхивающий оцепенение. Это невольная злоба беглеца на решетку, внезапно заградившую дорогу. Долой ее! Сокрушить, уничтожить.
Она гневно комкает бумажку, швыряет ее на пол и топчет ногами.
«„Будь только счастлива!“ Ах, он нарочно крикнул ей эти кроткие, всепрощающие слова! Зачем? Чтоб удержать ее? Чтоб убить ее порыв?»
Он все чувствует. Он издалека читает в ее душе.
Но разве можно удержать камень, летящий в пропасть? Что помешает ему достигнуть дна?
«Так нет же! Нет! Не хочу изменить себе. Я выше раскаяния. Выше жалости. Я свободна!»
Она почти кричит эти слова.
Стиснув губы, сдвинув брови, она подходит к туалетному
В коридоре часы бьют полночь. Она бессильно опускается на стул, у двери.
«Это безумие», — слабо шепчет кто-то. «Нет! — упорно отвечает другой. — Почему безумие? Наши переговоры еще не кончены. Победа? Поражение? Все равно! Но неизвестности я дольше не вынесу…»
Еще несколько минут сидит она, напряженная, выпрямившаяся, словно ожидающая чего-то извне. Какого-то толчка. Глаза ее, широко открытые и немигающие, глядят внутрь себя, в темный колодец, откуда звучит зовущий голос.
В третий раз, как лунатик, она, проходит по комнате, гасит электричество и выводит.
В коридоре тихо, во внизу еще жизнь. Ресторан полон. Бледная, она спускается по лестнице, не замечая любопытных и плотоядных взглядов.
Вот она у подъезда. Холодный ветер с моря распахивает ее манто. Она делает знак лихачу и садится, безмолвная.
Никогда потом она не могла припомнить этой поездки.
Что думала она? И думала ли что-нибудь вообще? Навряд ли. То же ощущение пустоты и легкости, давно забытое ощущение было у нее тогда. Мозг молчал. И сердце билось ровно. Кто-то велел пойти. Кто-то сильный и темный, с кем спорить бесполезно. И она пошла.
Она очнулась только у подъезда.
— Заперто, барыня, — говорит лихач, осклабясь. — Здесь, должно, в двенадцать запирают.
Она молчит, словно просыпаясь, что-то стараясь уяснить.
«Надо вернуться», — тихонько говорит кто-то слабый, жалкий, молящий. «Нет! Нет! Ни за что», — злобно и уверенно отвечает другой.
И опять все смолкает. Покорно склоняет она голову. Кто-то решил за нее. Своей воли нет. И есть ли она вообще?
Она выходит из экипажа и, заплатив деньги, идет по замерзшей обледенелой панели. Куда? Все равно. Тот, кто послал ее, укажет ей дорогу.
Вот она во дворе. Подобрав шлейф капота и меховое манто, она идет к подъезду. Вспоминается, как во сне, мрачный коридор черного хода, эти сени, где пахнет кошкой, скользкая лестница, таинственные переходы, стеклянные двери, грязные половики. В темноте она идет, нащупывая ступеньки. Лишь бы дверь наверху не была заперта.
Нет. Со скрипом подается она вовнутрь. Маня идет почти беззвучно, и только свист шелка выдает ее присутствие.
Она сворачивает вправо. Потом влево. Еще стеклянная дверь.
Она ни разу не спросила себя: «Туда ли я иду?» Могучий инстинкт безошибочно ведет ее по этой дороге, которую она бессознательно прошла один раз, которую она, казалось, никогда не нашла бы днем и при других условиях.
Вот он, этот поворот. Там стоял огромный ларь у зеркала. Это одно она запомнила почему-то. Коридор тускло освещен лампочкой. На ларе без подушки спит, свернувшись калачиком, босоногий малый в розовой рубашке. Пахнет потом и керосином. Слышен храп. У многих дверей смиренно стоят штиблеты.