Ключи счастья. Том 2
Шрифт:
— Разве ты свободна нынче, Маня? Нет репетиций?
— Я послала вчера записку в дирекцию, что больна. Все спектакли с моими ролями отменены на время. Здесь были все. И Нильс… Я никого не приняла.
Голос ее пугает Штейнбаха еще больше, чем лицо. Так мало в нем жизни. Вспоминается невольно разрыв ее с Нелидовым. Такая же маска. Те же деревянные звуки.
— Марк, это ты был в маскараде… тогда?
— Странно, что ты узнала меня! Мне казалось, что ты была вне времени и пространства.
— А как ты догадался, что мы встретимся?
—
Маня поднимает голову.
— Зачем ты это сделал?
Он пожимает плечами.
— Разве у меня был выбор? Но я должен был видеть вас вместе. Цель оправдывает средства.
— Я разве виню тебя? Я только удивляюсь. Он бледно улыбается.
— Почему я рисовал себе иначе нашу встречу? Я ждал, что ты кинешься мне на грудь, словно прося защиты и забвенья всего, что разделяло нас. Сознаюсь, мне больно разочароваться.
— Прости, Марк. Я устала. Я точно вся парализована.
— Так, — говорит он после паузы. — Но почему твоя телеграмма показалась мне криком отчаяния? И это тоже было ошибкой?
— Нет. Ты не ошибся. Мне было страшно остаться одной.
— А где же Гаральд?
— Уехал. Мы никогда больше не увидимся. И это решила я.
Последняя фраза поражает Штейнбаха. Несколько раз он пытается заговорить. Губы его дрожат.
Не замечая его волнения, далекая и беззвучная, она по-прежнему сидит, обхватив руками колени, и смотрит на ковер.
— Я знал, что будет так, и что в своем увлечении ты дойдешь до конца.
— Зачем же ты ушел, если знал? — бесстрастно спрашивает она.
— А разве ты не была благодарна за это? Загляни в свое сердце и ответь. Сможешь ли ты за это упрекнуть меня? Не надо ответа! Я и так знаю все. Но Гаральда я не боялся, Маня. Хочешь, скажу правду? Я его не боялся. Я знал, что ты вернешься ко мне, измученная и неудовлетворенная. Да. Тебе — такой, как ты сейчас, — господина не надо. Тебе нужен раб.
Она поднимает голову. Горечь его тона достигает ее сознания. Но он тотчас овладевает собой.
— У тебя не женская душа, Маня. Ты не создана для ярма, как тысячи средних женщин. Тебе нужна власть, свобода. Ты требуешь обожания, подчинения. Ты к нему привыкла. Последние годы твоя жизнь была борьбой за признание, за свое место в мире. Все это плохие условия для развития женственного начала твоей души. И этот враг твой, самый страшный враг талантливой личности — женственность— еще дремлет. Ей не пришло время проснуться и сломать твою жизнь.
Теперь Маня внимательно глядит на Штейнбаха. То, что он говорит и как он это говорит, невольно гонит ее душевное оцепенение.
— Так ты предполагаешь, что онавсе-таки проснется?
— Нет! Боже оборони! Я этого не думаю. Я ничего не предрешаю. Иногда у меня срываются слова. Не обращай внимания! Мои нервы немного расстроены.
Она ждет чего-то, вся насторожившись.
— Мне вспоминается
«Я знала, что ты заговоришь об этом», — думает Маня, опуская глаза.
— Твоя страсть к нему не была случайностью. Нет. Она фатальна. Надо глубоко заглянуть, чтоб понять тайну твоего влечения к нему, твою жажду рабства перед ним.
— Я поняла, — тихо срывается у Мани.
Он зорко смотрит на нее издали.
— Знаешь, я много думал о прошлом весь этот месяц.
Он смолкает внезапно.
— Ты боишься, Марк, что если мы встретимся когда-нибудь…
Она хочет улыбнуться. Выходит гримаса. С мгновенно исказившимся от боли лицом он перебивает:
— Напротив, я глубоко верю, что, найдя себя в творчестве и постоянно работая над собою в этом направлении, ты наконец восторжествуешь как личность. Женщина в тебе незаметно умрет, та женщина, которой нужен господин, которая жаждет жертвы и подчинения. Для такой любви у тебя есть Нина. И вся эта история с Гаральдом только подтверждает мои слова. Он был… как бы это сказать? Он был скалой, о которую разбилась волна твоего чувства, твоей страсти. Ты инстинктом поняла, что будешь для него не целью, как для меня, а средством, что он извлечет из тебя все, что нужно ему. И, пресытившись, пойдет дальше, не оставив тебе ни одного уголка в своей душе. Душе гордой и холодной. Словом, он поступил бы с тобой так, как ты поступаешь со всеми, кто тебя любит. Разве это неправда? Разве я не сразу оценил и взвесил все, чем мне грозит твое увлечение? Моя борьба за тебя была только в покорности, в терпении и в выдержке. Ты не должна была знать о моих страданиях и ревности. Таких, как ты, это только ожесточает. Я знал, что делаю, устраняясь с твоей дороги. Уходя, я выигрывал. Оставаясь здесь, я терял все.
— Я никогда не переставала любить тебя, Марк, — говорит она, и матовый звук ее голоса словно согревается.
— Я очень тронут, — с усмешкой отвечает он. И опять кладет зябнущую руку за борт пиджака.
— И могу я задавать вопросы, Маня? — после короткой паузы спрашивает он.
Она молча наклоняет голову.
— Почему ты несчастна?
В долгой напряженной тишине слышен треск распадающихся углей. У Штейнбаха вдруг слабеют ноги. Он садится в кресло, у камина.
— Разве ты не достигла всего, к чему стремилась? Твой счастливый голос, твой смех, когда ты говорила по телефону, не обманули меня. Я верил, что, удовлетворив свой каприз, ты, как все художники, почерпнешь в этой страсти новые силы и блеск, что твоему таланту и темпераменту нужно, как огню, вечно питаться этими прямыми ощущениями. Я все это передумал. И понял. Ты не одна такая. Все артисты, если они не мещане по натуре, нуждаются в нервном возбуждении. Что же случилось? Почему ты больна и измучена? И опять охладела к искусству? Или ты еще увлечена Гаральдом? Тогда зачем ты решила расстаться? Маня, отвечай, ради Бога! Я тоже весь измучен. И неизвестность хуже всего. Она поднимает голову, не меняя позы.