Клювы
Шрифт:
Он уснул крепким здоровым сном удовлетворенного мужчины.
В следующий раз он увидел ее в морге, лежащую на металлическом столе.
«Мой мальчик, – обращалась Яна к нему в предсмертной записке. – Ты поймешь меня, ты меня всегда понимал».
В горле запершило.
Справедливо ли это – отнять у него самое ценное? Землю топтало столько недостойных жизни тупиц, преступников, негодяев. Восьмидесятилетний отец Филипа выкуривал по пачке «Спарты» в день, поносил евреев и голосовал за «Социальную справедливость» [1] .
1
Рабочая
Яна утекла багровым в горячую пенную воду. Стала прахом и полетела над мысом Замке.
Никто не прижмется к нему, не прошепчет на ухо: «Мой мальчик…»
За часовней погост заканчивался. Поскрипывало над приямком ржавое колесико. Некогда на нем крепилась лебедка, приспособленная, чтобы доставать из подвала тяжести. Нынче подвал часовни был забит трухлявыми досками.
Кладбищенские сумерки сгущались. Тени плыли по руинам: силуэты деревьев, человека, опять деревьев.
Филип оглянулся.
Приземистый парень вышел из-за кустов. В лохматых светлых волосах застрял гербарий. Белая куртка изгваздалась в грязи.
Пустые тусклые глаза уставились на Филипа. Зрачки расширены. Лоб в испарине.
– Ох, – сказал Филип, – вы меня…
Блондин перебил его ударом. Осклизлая коряга хлопнула Филипа по плечу, оставила на рукаве мокрый след.
– Ты чего?! – опешил Филип.
Последний раз он дрался на митинге в восемьдесят девятом.
Блондин (лицо вялое и непроницаемое, зрачки отражают вечерний свет) махнул двухметровой дубинкой. Ветка шикнула в воздухе.
– Перестань! – потребовал Филип.
Мысли скакали галопом.
Грабитель? Но это размахивание палкой совсем не походило на ограбление. Сумасшедший? Пациент больницы с обострением? Видимо, так.
– Послушай, парень…
Блондин сделал выпад.
Коряга стукнула по локтю. Сучок впился в кожу, Филип скривился от боли.
– Лепси… – беззлобно проговорил безумец. – Лепсия…
Дубинка рисовала дугу.
Блондин ковылял к Филипу. По его брюкам растекалось темное пятно.
Филип отпрыгнул, едва не сверзился в подвал часовни. Схватился за металлический остов, предназначавшийся для лебедки. Коряга промелькнула у виска.
«Да что с тобой, парень?»
– Я не заразен, – сказал блондин. Сжал палку как копье и прицелился.
Филип оттолкнулся, побежал. Ноги путались в плюще, коренья оплетали ноги. Но останавливаться, драться с больным парнем он не намеревался.
«А что, если псих напал на фотографа и оглушил его?»
Следовало позвонить в полицию, хотя бы вызвать неотложку.
У ворот Филип сбавил шаг.
Парень был далеко: немо грозил своей палкой лишайнику, паукам в руинах.
– У меня и без тебя достаточно проблем, – сплюнул Филип.
И
Фуникулер деловито взбирался на Петршинский холм.
Заходящее солнце золотило самую известную гору Праги. Здесь, согласно легенде, княгиня Либуше предсказала рождение города. Язычники поклонялись тут идолу Перуна, а Марина Цветаева написала:
Та гора была, как грудьРекрута, снарядом сваленного.Та гора хотела губДевственных, обряда свадебного.– Ты знаешь о Праге больше, чем гиды. Не пробовал подрабатывать?
– Да я так, – поскромничал польщенный Корней, – путеводители читал.
Пара зеленых вагончиков пересеклась на расходящейся колее. Туристы щелкали зеркалками.
Цветаева опасалась: «Нашу гору застроят дачами, – // Палисадниками стеснят». Но наверху мамочки катили коляски, вольный ветер трепал кроны яблонь и груш. В ресторанах пенилось «Крушовице», аромат колбас и запеченного гермелина дразнил рецепторы.
– Ты бывал во многих странах? – спросила Оксана.
– Не очень. В Египте пару раз…
– Кто не был в Египте!
– В Германии, Австрии. Но нигде я не чувствовал себя так комфортно, как тут.
– Наверное, я пока не привыкла.
– Тянет на родину?
– Ужасно.
– Меня тоже, – признался Корней. – Иногда после тяжелого дня думаю все бросить, дома легче же. Но потом общаюсь с людьми, работаю…
– Мне общения не хватает. Мой чешский je dost patny. Но я учу.
– Могу тебя подтянуть. Хотя и я с каждым днем понимаю, насколько скуден мой словарь.
Они болтали, как старые знакомые, гуляя по аллеям розария. Усыпанные красными бутонами лозы оплели шпалеры, украсили крепостную стену. Каменный космонавт дежурил у Штефаниковой обсерватории. Ярусом ниже лежали готовые декорации к фильму о галантной эпохе: резные лавочки, клумбы, локации для светских дам с веерами, кавалеров в чулках и париках.
– А знаешь, чего мне еще не хватает? – разоткровенничалась Оксана.
– Туфель на шпильках?
Она пихнула его кулачком в бок:
– Обещал не вспоминать!
– Извини. Так чего?
– Уличных котов. Я подкармливала всех блохастых дворняг на районе.
– Да. Ни котов, ни псов. Зато можно кормить бобров и ондатр.
– Адекватная замена.
Они нырнули под арку из роз.
– Облаков нет. – Корней кивнул на обсерваторию. – Полюбуемся Луной?
– Давай.
Спутник Земли в телескопе походил на светящийся изнутри шар. Потрескавшийся шар из запачканного минерала. Моря без воды, но с красивыми именами. В девятнадцатом веке шутник-астроном клялся, что видел на поверхности Луны единорогов. Было что-то неуютное в ее каменистой бездушной поверхности, кратерах, бороздах, пятнах, искрах, серебристой паутине на округлом боку.