Книга 1

Высоцкий Владимир Семенович

ЗАРИСОВКИ

ГОЛОСОК ИЗ ЛЕНИНГРАДА

В Ленинграде-городе,У Пяти УгловПолучил по мордеСаня Соколов.Пел немузыкально,Скандально,Значит, в общем правильно,Что дали.В Ленинграде-городеТишь и благодать.Где шпана и воры где?Нет их не видать.Не сравнить с Афинами,Прохладно.Правда шведы с финнами,Ну ладно.В Ленинграде-городе, как везде — такси.Но не остановятся, даже не проси.Если сильно водку пьешь — по пьянке,Не захочешь, отойдешьК стоянке.

Я ГУЛЯЮ ПО ПАРИЖУ

Ах, милый Ваня, я гуляю по ПарижуИ то, что слышу, и то, что вижу,Пишу в блокноте, впечатлениям вдогонку,Когда состарюсь — издам книжонку.Про то, что Ваня, Ваня Ваня, мы в ПарижеНужны, как в бане пассатижи.Все эмигранты тут второго поколенья,От них сплошные недоразуменьяОни все путают, и имя, и названья,И ты бы, Ваня, у них выл в ванне я.А в общем, Ваня, Ваня, Ваня, мы в ПарижеНужны, как в русской бане лыжи.Я там завел с француженкою шашни,Мои друзья теперь и Пьер, и Жан,И уже плевал я, Ваня, с Эйфелевой башниНа головы беспечных парижан.Проникновенье наше по планетеОсобенно

заметно вдалеке.В общественном парижском туалетеЕсть надписи на русском языке.

СЛУХ

Нет меня, я покинул Россею,Мои девочки ходят в соплях.Я теперь свои семечки сеюНа чужих Елисейских полях.Кто-то вякнул в трамвае на Пресне:„Нет его, умотал, наконец.Вот и пусть свои чуждые песниПишет там про Версальский дворец!“Слышу сзади обмен новостями:„Да не тот, тот уехал, спроси!“Ах не тот, говорят, и толкают локтямиИ сидят на коленях в такси.А тот, с которым сидел в Магадане,Мой дружок еще по гражданской войнеГоворит, что пишу я, мол, Ваня,Скучно, Ваня, давай, брат, ко мне!И что я уж просился обратно,Унижался, юлил, умолял.Ерунда, не вернусь, вероятно,Потому что я не уезжал.Кто поверил — тому по подарку,Чтоб хороший конец, как в кино,Забирай Триумфальную арку,Налетай на заводы Рено!Я смеюсь, умираю от смеха,Как поверили этому бреду?Не волнуйтесь, я не уехал,И не надейтесь — не уеду!

ПАМЯТИ ВАСИЛИЯ ШУКШИНА

Еще ни холодов, ни льдин,Земля тепла, красна калина,А в землю лег еще одинНа Новодевичьем мужчина.Должно быть, он примет не знал,Народец праздный суесловит,Смерть тех из нас всех прежде ловит,Кто понарошку умирал.Коль так, Макарыч, не спеши,Спусти колки, ослабь затылок,Пересними, перепиши,Переиграй, останься живым.Но в слезы мужиков вгоняя,Он пулю в животе понес,Припал к земле, как верный пес.А рядом куст калины рос,Калина красная такая.Смерть самых лучших намечаетИ дергает по одному.Такой наш брат ушел во тьму!Не буйствует и не скучает.И был бы „Разин“ в этот год.Натура где? Онега, Нарочь?Все печки-лавочки, Макарыч.Такой твой парень не живет!Вот, после временной заминки,Рок процедил через губу:Снять со скуластого табуЗа то, что видел он в гробуВсе панихиды и поминки.Того, с большой душою в телеИ с тяжким грузом на горбу,Чтоб не испытывал судьбу,Взять утром тепленьким в постели.И после непременной бани,Чист перед богом и тверез,Взял да и умер он всерьез,Решительней, чем на экране.

ЕСЛИ БОЛЕН ТЫ

Г. Ронинсону

Если болен глобально тыИли болен физически,Заболел эпохально тыИли периодически.Не ходи ты по частникам,Не плати ты им грошики.Иди к Гоше, несчастненький,Тебя вылечит Гошенька.

ТЕАТРАЛЬНО-ТЮРЕМНЫЙ ЭТЮД НАВЕЯННЫЙ 10-ЛЕТИЕМ ТЕАТРА И ПОСЛЕДНЕЙ ПРЕМЬЕРОЙ

Легавым быть — готов был умереть я,Под грохот юбилейный на тот свет.Но выяснилось: вовсе не рубеж — десятилетье,Не юбилей, а просто 10 лет.И все-таки боржома мне налей.За юбилей!Такие даты редки.Ну, ладно, хорошо, не юбилей,А, скажем, две нормальных пятилетки.Так с чем мы подошли к неюбилею?За что мы выпьем и поговорим?За то, что все вопросы и „Коня“ и „Пелагеи“Ответы на историю с „Живым“.Не пик и не зенит, не апогей,Но я пою от имени всех зеков:Побольше нам „Живых“ и „Пелагей“,Ну, словом, больше „Добрых человеков“.Нам почести особые воздали,Вот деньги раньше срока за квартал.В газету заглянул, а там полным-полно регалий,Я это между строчек прочитал.Вот только про награды не найду,Нет сообщений про гастроль в загранке.Сидим в определяющем году,Как, впрочем, и в решающем, в Таганке.И пусть сломали — мусор на помойку,Но будет, где головку прислонить.Затеяли на площади годков на десять стройку,Чтоб равновесье вновь восстановить.Ох, мы проездим, ох, мы поглядим,В париж мечтая, и в челны намылясь,И будет наш театр кочевым,И уличным, к тому мы и стремились.Как хорошо, мы здесь сидим без кляпа,И есть чем пить, жевать и речь вести,А эти десять лет — не путь тюремного этапа,Они — этап великого пути.Пьем за того, кто превозмог и смог,Нас в юбилей привел, как полководец,За „пахана“, мы с ним тянули срок,Наш первый убедительный червонец.Еще мы пьем за спевку, смычку, спайку,С друзьми с давних пор и с давних нар,За то, что на банкетах вы делили с нами пайку,Не получив за пьесу гонорар.Рядеют наши стройные ряды,Писателей, которых уважаешь,За долги ваши праведны трудыЗемной поклон Абрамов и Можаев.От наших „лиц“ остался профиль детский,Но первенец не сбит, как птица влет,Привет тебе, Андрей, Андрей Андреич Вознесенский.И пусть второго бог тебе пошлет.Ах, Зина, жаль не склеилась семья,У нас там в Сезуане время мало,И жаль мне, что Гертруда, мать моя,И что не мать мне Василиса, Алла.Ах, Ваня, Ваня Бортник, тихий сапа,Как я горжусь, что я с тобой на ты,Как жаль, спектакль не видел Паша, Павел, римский папа,Он у тебя набрался б доброты.Таганка, сладко смейся, плач, кричи,Живи и наслажденьем и страданьем,И пусть ложатся наши кирпичиКраеугольным камнем в новом зданьи.

* * *

О. Ефремову

Мы из породы битых, но живучих,Мы помним все, нам память дорога.Я говорю, как мхатовский лазутчик,Заброшенный в Таганку, в тыл врага.Теперь в обнимку, как боксеры в клинче,И я, когда-то мхатовский студент,Олегу Николаевичу нынчеДокладываю данные развед:Что на Таганке той толпа нахальнаяУ кассы давится, гомор, содом,Цыганка с картами, дорога дальняя,И снова строится казенный дом.При всех делах таганцы с вами схожи,Хотя, конечно, разницу найдешь:Спектаклям МХАТа рукоплещут ложи,А те — без скромной ложности, без лож.В свой полувек Олег навек моложеВторая жизнь взамен семи смертей.Из-за того, что есть в театре ложи,Ты можешь смело принимать гостей.Таганцы наших авторов хватаютИ тоже научились брать нутром:У них гурьбой Булгакова играютИ Пушкина, — опять же впятером.Шагают роты в выкладке на марше,Двум ротным ордена за марш-бросок.Всего на 10 лет Любимов старше,Плюс „10 дней“ — ну разве это срок?Гадали разное — года в гаданиях:Мол, доиграются и грянет гром,К тому ж кирпичики на новом зданииНапоминают всем казенный дом.В истории искать примеры надоБыл на руси такой же человек.Он щит прибил к воротам ЦареградаИ звался тоже, кажется, Олег.Семь лет

назад ты въехал в двери МХАТа,Влетел на белом княжеском коне.Ты сталь сварил, теперь все ждут проката,И изнутри, конечно, и извне.На мхатовскую мельницу налилиРасплав горячий — это удалось,Чуть было „Чайку“ не спалили,Но, слава богу, славой обошлось.Во многом совпадают интересы:В Таганке пьют за „Старый новый год“,В обоих коллективах „Мерседесы“,Вот только „Чаек“ нам не достает.А на Таганке — там возня говальная,Перед гастролями она бурлит,Им предстоит дорога дальняя,Но „Птица синяя“ им не предстоит.Здесь режиссер в актере умирает,Но вот вам парадокс и перегиб:Абдулов Сева — Севу каждый знает,В Ефремове чуть было не погиб.Нет, право, мы похожи даже в споре,Живем и против правды не грешимЯ тоже чуть не умер в режиссереИ, кстати, с удовольствием большим.Идут во МХАТ актеры и едва лиЗа тем, что больше платят за труды,Но дай бог счастья тем, кто на бульвареИ чище стали Чистые пруды.Тоскуй, Олег, в минуты дорогие,По вечно и доподлинно живым.Все понимают эту ностальгиюПо бывшим современникам твоим.Волхвы пророчили концы печальные:Мол, змеи в черепе коня живут…А мне вот кажется, дороги дальниеГлядишь когда-нибудь и совпадут.Ученые, конечно, не наврали,Но ведь страна искусств — страна чудес.Развитье здесь идет не по спирали,А вкривь и вкось, в разрез, наперерез.Затихла брань, но временны поблажки,Светла Адмиралтейская игла.Таганка, МХАТ идут в одной упряжкеИ общая телега тяжела.Мы — пара тварей с Ноева ковчега,Два полушария мы одной коры.Не надо в академики Олега,Бросайте дружно черные шары.И с той поры, как люди слезли с веток,Сей день — один из главных. Можно встать.И тост поднять за десять пятилеток,За сто на два, за два по двадцать пять.

ФРАНЦУЗСКИЕ БЕСЫ

Посвящается Михаилу Шемякину

Открыты двери,Больниц, жандармерий.Предельно натянута нить.Французские бесыБольшие балбесы,Но тоже умеют кружить.Я где-то точно наследил,Последствия предвижу.Меня сегодня бес водилПо городу парижу,Канючил: „Выпей-ка бокал,Послушай-ка, гитара…“Таскал по русским кабакам,Где венгры да болгары.Я рвался на природу, в лес,Хотел в траву и в воду.Но это был французский бесОн не любил природу.Мы как бежали из тюрьмыВеди куда угодно.Немели и трезвели мыВсегда поочередно.И бес водил, и пели мыИ плакали свободно.А друг мой — гений всех временБезумец и повеса,Когда бывал в сознанье он,Создал хромого беса.Трезвея, он вставал под душ,Изничтожая вялость,И бесу наших русских душСгубить не удавалось.А друг мой, тот что сотворенОт бога, не от бесаОн крупного помола был,Крутого был замеса.Его снутри не провернешьНи острым, ни тяжелым.Хотя он огорожен сплошьВраждебным частоколом.Пить наши пьяные умыСчитали делом кровным.Чего наговорили мыИ правым, и виновным!Нить порвалась и понеслась…Спасайте наши шкуры!Больницы плакали по нас,А также префектуры.Мы лезли к бесу в кабалу,Гранатами под танки.Блестели слезы на полу,А в них тускнели франки.Цыгане пели нам про шальИ скрипками качали,Вливали в нас тоску, печаль.По горло в нас печали.Уж влага из ушей лиласьВсе чушь, глупее чуши.И скрипки снова эту мразьЗаталкивали в души.Армян в браслетах и серьгахИкрой кормили где-то,А друг мой в черных сапогахСтрелял из пичтолета.Напряг я жилы, и в кровиОбразовались сгустки,А бес, сидевший визави,Хихикал по-французски.Все в этой жизни — суета,Плевать на префектуры!Мой друг подписывал счетаИ раздавал купюры.Распахнуты двериБольниц, жандармерий,Предельно натянута нить.Французские бесыТакие балбесы,Но тоже умеют кружить.

* * *

М. Шемякину

Когда идешь в бистро, в столовку,По пивку ударишь,Вспоминай всегда про Вовку,Где, мол, друг-товарищ.А в лицо трехслойным матомМожешь хоть до драки.Про себя же помни: братомВовчик был Шемякину.Баба, как наседка квохчетНе было б печали.Вспоминай! Быть может вовчикВспоминай, как звали…Шемякин — всегда Шемякин,А посему французский не учи.Как хороши, как свежи были маки,На коих смерть схимичили врачи.Милый, милый брат мой Мишка, разрази нас гром!

СТИХИ, ПОСВЯЩЕННЫЕ ПАМЯТИ ВЫСОЦКОГО

ПАМЯТИ В. ВЫСОЦКОГО

Бок о бок с шашлычной, шипящей так сочно,Киоск звукозаписи около Сочи.И голос знакомый с хрипинкой несется,И наглая надпись: „В продаже Высоцкий…“Володя, ах как тебя вдруг полюбилиСо стереомагами автомобили!Толкнут прошашлыченным пальцем кассетуИ пой, даже если тебя уже нету.Торгаш тебя ставит в игрушечке „Ладе“Со шлюхой, измазанной в шоколадеИ цедит, чтобы не задремать за рулем:„А ну-ка Высоцкого мы крутанем“.Володя, как страшно мне адом и раемКрутиться для тех, кого мы презираем,Но, к счастью, магнитофоныНе выкрадут наши предсмертные стоны.Ты пел для студентов Москвы и Нью-Йорка,Для части планеты, чье имя галеркаИ ты к приискателям на вертолетеСпустился и пел у костра на болоте.Ты был полугамлет и получелкаш,Тебя торгаши не отнимут — ты нашТебя хоронили, как будто ты генийКто гений эпохи, кто гений мгновений.Ты бедный наш гений семидесятых,И бедными гениями небогатых.Для нас Окуджава был Чехов с гитарой.Ты — Зощенко песни с есенинским яром.И в песнях твоих раздирающих душу,Есть что-то от сиплого хрипа чинуши!Киоск звукозаписи около пляжа…Жизнь кончилась и началась распродажа.Е. Евтушенко

* * *

Всего пяток прибавил ты к той цифре 37,Всего пять лет накинул к жизни плотской.И в 42 закончил Пресли и Дассен,И в 42 закончил жизнь Высоцкий.Не нужен нынче пистолет, чтоб замолчал поэт.Он сердцем пел и сердце разорвалось,У самого обрыва, на краю простора нет,Поэтому и жизнь короткая досталась.Но на дворе ХХ век — остался голос жить:Записан он на дисках и кассетах.И пленки столько по стране, что если разложить,То ею можно обернуть планету.И пусть по радио твердят, что умер Джо Дассен,И пусть молчат, что умер наш Высоцкий.Что нам Дассен, о чем он пел — не знаем мы совсем,Высоцкий пел о жизни нашей скотской.Он пел, о чем молчали мы, себя сжигая пел,Свою большую совесть в мир обрушив,По лезвию ножа ходил, вопил, кричал, хрипел,И резал в кровь свою и наши души.И этих ран не залечить и не перевязать,Вдруг замолчал и холодом подуло.Хоть умер от инфаркта он, но можем мы сказать,За всех за нас он лег виском на дуло.В. Гафт