Книга абсурдов и любви

Рыженко Валерий

– Мы же с бабушкой твои соотечественники, – возмутилась Вика. – Так сказать, родня.

– В гробу я видел такую родню, – отрезал охранник.

От так сказать родни охранник давно торговал бы провинциальными семечками в рекламных кулёчках, если бы не азиаты и южане.

– Жаль, что чемоданчика и самопальчика нет, – вздохнула Вика, – а то б ты сразу меня признал роднёй.

Эпоха бизнеса родственные связи признавала, но не по крови, а по бабкам, которые вырабатывала кровь. Азиаты и южане на такую

кровь не скупились и загружали ею рынок со сверхсветовой скоростью.

Лифтёрша и Вика были бескровными существами, как и морские водоросли, которые бабушка выращивала на подоконнике, поливала святой водой и читала молитву "Отче наш, иже еси на небеси…" На небесах был идеальный порядок. Светило находилось в полной силе и так допекало, что рынок обливался потом. От пота солнечные дары распухали на глазах. Азиаты и южане ломили несусветные цены. От цен вздрагивал Отче.

Вика, облепленная водорослями, была похожа на русалку, которая заинтересовала человека в гигантской кепке с гигантским фибровым козырьком. Грузин восхищённо зацокал.

– Такая дэвушка – русалка. Плачу баксами.

Живой товар был в хорошей цене.

– Продавай русалочку, – шепнула Вика лифтёрше. – У меня ноги.

Живой товар, получив баксы, дал бы дёру.

– Построим платный лифт в платном туалете, продавай, – наседала Вика, пока гигантская кепка не закрыла Светило.

– Чтоб эта кепка оправлялась в моем лифте и каталась в моем туалете, – отрезала бабушка, – а вот такую русалку за баксы не хочешь?

Русалочкой оказалось место, которым оправлялась бабушка.

– Э, – возмущённо зацокал грузин. – Это не вход, а выход. Я старый русалка не хочу. Я хочу очень крепкий молодой дэвушка – русалка.

Голова грузина погрузилась в корзинку, как в железный ковш. Лифтёрша, взмахнув подолом, накрыла его.

Так накрывает священник кающегося грешника.

– Старая шлюха, – завизжал грузин, оказавшись в кромешной тьме. – У тебя здесь эта (грузин был эмоциональным и неделикатным человеком) заплесневелая дырка, а мне нужна…

Дальнейшие слова заглушил визг, на который, проломив ворота, заработавшие как крылья мельницы, под удар которых попал охранник, он взмыл вверх и завис на воротах, ринулся человек в громадных шароварах.

– Сними, – закричал охранник. – Я боюсь высоты.

– Ты не высоты бойся, – отчеканила Вика, – а удара об землю.

Она хотел ещё что – то добавить, но её отвлёк человек из украинских степей, отпущенных на волю.

Вольная степь нищала. Хохол, забросив степь, подался куда глаза глядят. Глаза глядели на ненавистных москалей, погубивших ридного батьку Мазепу и пановавших триста лет на его горбу. Вместо доброго куска сала, которым он думал разжиться у москалей, он разжился добрым горбом, строя для москалей белокаменные особняки, замки в стиле

хаток и громадными шароварами.

– Скильки грошей за свинью? – с ненавистью заорал он москалихе, запуская руку в шаровары и поглядывая на подол, под которым в истерике бился грузин.

– Тысяча баксов, – бросила Вика, обрабатывая грузина носками и лозиной, которую она выдернула из корзинки, и накатывая волны страха, от которых визг перешёл в олений рёв.

На олений рёв откликнулся азиат. Он снёс торговые ряды, которые стали валиться, как фишки домино и метнулся к Вике.

– Баксы за оленя! – рявкнул он.

Зачем азиату нужен был олень – осталось тайной. Эпоха бизнеса унесла много тайн.

– Вона продае не рогатого, – отбил хохол, пытаясь забаррикадировать дорогу азиату шароварами. – Вона продае свинью. Я – пэрший. Да скажи Христа ради, скильки грошей за свинью, – с ненавистью кричал хохол.

Одной рукой он отталкивал азиата. Другую запускал в раздутые от крика шаровары. Хохол не отказался бы ещё от пары крепких рук. Очередь возрастала. Она была словно магнит.

Бабушка оказалась толковой. Она гвоздила ногами грузина под плетёной корзинкой, пытаясь вызвать рык льва.

– Сильней колоти, – шептала Вика. – Пусть хоть разок рыкнет. Мы тогда весь рынок освоим.

– Так скильки грошей за свинью, – с ненавистью надрывался хохол.

– Я же сказала – две тысячи баксов, – бросила Вика.

Очередь притихла. Хохол вздохнул. Азиат смекнул: две тысячи баксов и Вику со старухой он купит, если наберётся терпения. Покупку он думал совершить вечерком на пустыре за воротами рынка с гвоздодёром.

– А свинья гарна? – спросил хохол.

– Дужэ гарна, панэ!

Панэ полез в шаровары.

– Розумиешь украинскую мову?

– Розумию!

Панэ вытащил руку из шаровар.

– Цэ, добрэ!

Рука пана снова полезла в шаровары.

– А гроши дужэ вэлики, добра паночка. Трошки сбавь!

– Hэ можно. Ни як нэ можно. Добрый панэ.

Рука доброго пана выскочила из шаровар.

– Як цэ не можно, коли можно!

– Цэ ж не москальска свинья. Цила гора сала.

От горы сала у пана свело челюсти.

– А сало гарнэ!

Пан сглотнул слюну.

– Дужэ гарнэ!

Судорога перекосила лицо пана.

– А трошки вкусить можно?

Во рту пана клокотало, как в жерле вулкана.

– Та чё трошки. Бэри гарну шаблю и по гарному мисту.

Грузин мову не розумив, но гарну шаблю от страха понял правильно. Оказаться под гарной саблей и лишиться гарного места, к которому уже подстраивался хохол, ох, как не хотелось. После безуспешных попыток стащить корзинку и выбраться из кромешной тьмы он решил выкупить самого себя.

– Уберите хохла, – заорал он. – Плачу двэ тысячи баксов.