Книга Балтиморов
Шрифт:
— Простите, Лео, совершенно забыл.
— Да ничего, неважно.
— Зайдете чего-нибудь выпить?
— С удовольствием.
Он пришел, и мы уселись на террасе; я разлил виски. На улице было очень тепло, лягушки в озере пели ночные песни.
— Не выходит у вас из головы эта девочка, а? — спросил Лео.
Я кивнул:
— А что, так видно?
— Ага. Я тут провел кое-какие разыскания.
— На предмет чего?
— На предмет вас с Александрой. И обнаружил кое-что крайне занятное: про вас ничего нет. А уж если я, целыми днями сидя в гугле, ничего не нашел, стало быть, и копать тут нечего. Что происходит, Маркус?
— Да я сам не знаю, что происходит.
— Не знал, что вы крутили
— Очень недолго.
— Это не она играет в фильме по вашей первой книжке?
— Она.
— Это было до или после Александры?
— После.
Лео напустил на себя невозмутимый вид.
— Вы ей изменили с этой актрисой, так ведь? Вы с Александрой были счастливы. Успех слегка вскружил вам голову, вы увидели, что актриса падает от вас в обморок, и в одну жаркую ночь забылись. Я прав?
Я усмехнулся; меня позабавила игра его воображения.
— Нет, Лео.
— Ох, Маркус, ну сколько можно меня мариновать? Что произошло между вами и Александрой? И что случилось с вашими кузенами?
Лео не понимал, что его вопросы взаимосвязаны. Я не знал, с чего начать. О ком рассказать в первую очередь? Об Александре или о Банде Гольдманов?
Я решил начать с кузенов: чтобы говорить об Александре, надо было сперва все объяснить про них.
Расскажу вам сначала про Гиллеля, потому что он появился первым. Мы родились в один год, и он был мне как брат; его талант состоял в остром уме и врожденном умении провоцировать. Он был очень худенький, но, несмотря на хрупкое сложение, отличался сокрушительным напором и невероятным апломбом. В его тщедушном теле таилась широкая душа, а главное, неколебимое чувство справедливости. До сих пор помню, как он меня защищал, когда нам было от силы лет восемь — Вуди тогда еще не вошел в нашу жизнь. Дядя Сол с тетей Анитой отправили его на весенние каникулы в спортивный лагерь под открытым небом в Рединге, штат Пенсильвания; хотели, чтобы он физически окреп. Я, на положении брата, поехал с ним — не только ради счастья побыть вместе, но и для того, чтобы при необходимости защищать его от задир и хулиганов: в школе он из-за маленького роста вечно служил козлом отпущения. Но я не знал, что лагерь в Рединге был устроен для заморышей с задержками развития или выздоравливающих после болезни; среди всех этих хромых и косых я выглядел греческим богом, а потому вожатые всякий раз вызывали меня первым делать упражнения, пока остальные разглядывали носки своих кроссовок.
На второй день нам предстояли упражнения на гимнастических снарядах. Тренер собрал нас у колец, бревен, параллельных брусьев и громадных шестов.
— Начнем с первого основного упражнения — лазания по шесту. — Он указал на целый ряд шестов высотой как минимум метров восемь. — Вот, вы по одному лезете наверх, до конца, а потом, если можете, перебираетесь на соседний шест и съезжаете вниз, как пожарные. Кто начнет?
Вероятно, он ждал, что мы все ринемся к шестам, но никто не двинулся с места.
— Может быть, у вас есть вопросы? — спросил он.
— Да, — поднял руку Гиллель.
— Слушаю.
— Вы правда хотите, чтобы мы туда лезли?
— Безусловно.
— А если мы не хотим?
— Вы обязаны.
— Обязаны кому?
— Мне.
— А почему?
— А вот так. Я тренер, я и решаю.
— Вам известно, что за лагерь платят наши родители?
— Да, и что?
— И то, что, по факту, это мы вас наняли и вы должны нас слушаться. Мы могли бы вас попросить хоть ногти на ногах нам постричь, если бы захотели.
Тренер озадаченно воззрился на него. Потом попытался вернуть урок в обычное русло и приказал, придав голосу всю возможную властность:
— Але-гоп! Первый пошел, мы теряем время.
— На вид
— Наверно, — ответил тренер.
— Что значит «наверно»? — возмутился Гиллель. — Вы даже своих снарядов не знаете?
— А теперь замолчи, пожалуйста. Раз никто не хочет начать, я вызову сам.
Естественно, тренер указал на меня. Я возразил, что и так всегда все делаю первый, но тренер не желал ничего слушать.
— Быстро лезь на тот шест, — велел он.
— А почему бы вам самому не влезть? — опять вмешался Гиллель.
— Что?
— Взяли бы и сами полезли первым.
— Я не позволю какому-то мальчишке мной командовать! — отбивался тренер.
— Боитесь? — спросил Гиллель. — Я бы на вашем месте боялся. По-моему, эти палки довольно-таки опасные. Знаете, я не ипохондрик, но где-то я читал, что, если упасть с трехметровой высоты, вполне можно сломать позвоночник и остаться парализованным на всю жизнь. Кто хочет остаться парализованным на всю жизнь? — обратился он к нам.
— Не я! — хором ответили мы.
— Молчать! — рявкнул тренер.
— Вы уверены, что у вас есть диплом тренера по гимнастике? — не отставал Гиллель.
— Само собой! А теперь хватит!
— По-моему, нам всем было бы спокойнее, если бы вы нам свой диплом показали.
— Но у меня же с собой его нет! — возразил тренер; его самоуверенность сдувалась на глазах, как воздушный шарик.
— У вас его нет с собой или у вас его нет вообще? — нахально спросил Гиллель.
— Дип-лом! Дип-лом! — завопили мы все.
Мы скандировали до тех пор, пока тренер, выйдя из себя, не прыгнул по-обезьяньи на шест и не полез вверх, показать, на что он способен. Ему, разумеется, хотелось произвести на нас впечатление, он делал кучу лишних движений, и случилось то, что должно было случиться: руки у него соскользнули, и он упал с вершины шеста, с высоты семи с половиной метров, если быть точным. Рухнул на землю и страшно закричал. Мы все пытались его утешать, но врачи скорой помощи объяснили, что он сломал обе ноги и до конца смены мы его больше не увидим. Гиллеля отправили из лагеря домой, а заодно и меня. Тетя Анита и дядя Сол приехали нас забирать и повезли в больницу округа, чтобы мы извинились перед бедным тренером.
Через год после той истории Гиллель встретил Вуди. Ему исполнилось девять, но он по-прежнему оставался очень маленьким и худеньким и по-прежнему был для одноклассников мальчиком для битья; его прозвали Креветкой. Дети так его донимали, что он за два года трижды сменил школу. Но в каждом новом классе его мучили так же, как в предыдущих. Он мечтал только об одном — жить нормальной жизнью, иметь приятелей по соседству и быть во всем похожим на них. Он страстно любил баскетбол. Просто обожал. Иногда на выходных он звонил одноклассникам: «Алло? Это Гиллель… Гиллель. Гиллель Гольдман». Повторял свое имя, покуда не сдавался и не говорил: «Это Креветка…» Только тогда мальчишка на другом конце провода его узнавал, иногда в этом даже не было злого умысла. «Хотел спросить, ты не собираешься на спортплощадку после обеда?» Ему отвечали, что нет, не собираются. Но Гиллель знал, что они врут. Он вежливо вешал трубку, а через час говорил родителям: «Пойду поиграю с ребятами в баскетбол». Седлал велосипед и исчезал до конца дня. Ехал на спортивную площадку, где, естественно, были его приятели, которых там не должно было быть. Он ни в чем их не упрекал, садился на скамейку и ждал, вдруг и ему позволят поиграть. Но никому не хотелось иметь в своей команде Креветку. Домой он возвращался грустный, но старался держаться, несмотря ни на что. Не хотел, чтобы родители из-за него волновались. Они садились ужинать; на нем была майка с Майклом Джорданом на спине, из которой, как прутики, торчали руки.