Книга чудес, или Несколько маловероятных историй
Шрифт:
Утром на заводе Витя был рассеян и задумчив. Ему сказали: «Здорово, приятель!» Он ответил: «Благодарю!» У него спросили: «Будет сегодня редколлегия?» Он ответил: «Спасибо, ничего». А приблизившись к своему станку, возле которого никого не было, он притронулся к задней бабке и спросил: «Разрешите?»
В перерыве он пошел в кузнечный цех. Василий Табак стоял на своем месте. Его курчавые волосы были повязаны платком. Широкие брюки дымились. На голой спине играли блики пламени. Длинными щипцами он вытаскивал из печи брызжущую болванку и совал
Витя хмуро смотрел на кузнеца. Потом закричал, стараясь кричать так тихо, чтобы в шуме и грохоте мог расслышать один только Василий Табак.
— А ты знаешь, товарищ Табак, что твоя Дуня — богиня?
— Ух ты, богиня! — расхохотался Василий Табак. — Что ж, дружок, может, и богиня, да тебе-то что?
— А ты не боишься, товарищ Табак, — кричал Витя, ужасно волнуясь, — что от твоих грубых ласк ее нежные губы могут покрыться мозолями?
— Ух ты, мозолями! — хохотал Василий Табак. — Нет, брат, нисколько я этого не боюсь.
И Витя Влюбченко сказал:
— Прозаический и низменный ты человек, товарищ Табак!
И он ушел из кузнечного цеха, гордый и белокурый.
После работы он опять сидел в столовой номер восемь, и хотя меню было в его руках, но он глядел не в меню, а на богиню Дуню и взволнованно шептал:
— Мороженое на первое и суп с клецками на второе!
— Кто же ест мороженое на первое? — с укором сказала она.
— Ах, простите, я хотел сказать: бульон с пирожками на первое и свежие щи на второе!
— Кто же ест щи на второе? — с презрением сказала она.
И только теперь она всё поняла. А когда всё поняла, то поглядела на него с интересом и сравнила со своим Василием Табаком. Нет, Василий Табак никогда не заказывал мороженое на первое, а щи на второе. Он просто не способен на такую любовь!
В этот вечер Витя Влюбченко опять пошел за красавицей Дуней. Он брел за ней по проспектам, улицам и переулкам; заходил с ней в аптеку, булочную и «Гастроном» и нес авоську с батонами, фаршем и луком.
Но в этот вечер не было дождя, и даже где-то далеко-далеко за фонарями, крышами и антеннами могла быть луна. Это придало ему смелости, и он сказал так:.
— Я просто удивляюсь, Евдокия Степановна! Неужели вашу необыкновенную красоту не оскорбляет то, что вы служите официанткой, выполняете всякую домашнюю работу и вообще удовлетворяете лишь физические потребности трудящихся?
— А какие потребности, по-вашему, я должна удовлетворять? — спросила она.
— Вы должны удовлетворять только духовные потребности, — сказал он, в волнении теребя авоську с продуктами. — И хотя я очень уважаю вашего мужа за его производственные и спортивные успехи, но я думаю, что он не умеет любить вас так, как того заслуживает ваша красота. Я думаю, что вам не пристало стирать ему белье, штопать спецовку
— А где мне пристало жить? — спросила она с интересом.
И он воскликнул:
— Вам пристало жить там, где живут богини!
— На небе? — спросила она.
— В музее! — сказал он. — В залах с мраморными колоннами, среди других богов и богинь.
И ей захотелось жить в залах с мраморными колоннами, среди богов и богинь. Но так как она была женщина рассудительная и не привыкла поступать очертя голову, то она спросила:
— А что мне надо будет там делать?
— Ничего, — сказал он. — Только восхищать своей красотой экскурсантов и одиночек.
— А справлюсь? — спросила она.
— Еще бы! — закричал он так восторженно, что милиционер, проходивший мимо, замедлил шаги.
— Что ж, можно попробовать, — сказала она сдержанно, чтобы Витя Влюбченко не догадался, что ей уж очень хочется жить так, как живут богини.
В этот вечер она не вернулась в свою коммунальную квартиру, к своему прозаическому Василию Табаку, а мчалась в такси к Музею, который высился посреди площади, как айсберг посреди океана. Могучие колонны поддерживали его горделивый портик. В громадных окнах поблескивал загадочный лунный свет.
Стукнула дверца такси, и две маленькие фигурки поднялись по широкой белой лестнице.
С бьющимся сердцем Витя ввел Дуню в кабинет ученого хранителя музея.
Ученый хранитель был очень молод, бледен и близорук. Университетский значок сверкал на его пиджаке, как орден.
Через очки и лупу он рассматривал удивительную сороконожку, у которой вместо сорока ножек были только четыре ножки.
Услышав стук в дверь, он не поднял головы и, продолжая разыскивать у сороконожки недостающие ножки, спросил:
— А это что?
— Это она! — сказал Витя гордо. — Я говорил с вами по телефону. Я доставил ее!
— Ах, она! — сказал ученый хранитель. — Помню, помню. Из раскопок гробницы Хеопса. Богиня с птичьим клювом! Ну что ж, заполним анкетку, и я помещу ее в отдел Египта.
— У нее нет клюва! — возмутился Витя. — И при чем тут Египет? Я разыскал ее в столовой номер восемь. Это современная богиня! Вы поглядите, как она прекрасна! Разве она не лучше всех ваших старых богинь, которые служили средством духовного порабощения трудящихся, тогда как она служит официанткой в столовой!
— Ах, наша советская богиня! Помню. Помню, — сказал ученый хранитель. — Ну что ж, заполним анкетку, и я помещу ее в бело-розовом зале, рядом с Венерой, Дианой и Юноной. Там как раз освободился пьедестал, и наша богиня займет достойное ее место.
В ту же ночь рыжая красавица Дуня была помещена в бело-розовый зал, рядом с богинями Венерой, Дианой и Юноной.
Так как она была современной богиней, то ей оставили черную юбку, нейлоновую блузку, капроновые чулки и туфли на микропористой подошве.