Книга-диалог
Шрифт:
Я: Меня зовут Егор, мне 35 лет…
С: Вот! Вот! Я придумал! Нужно писать текст не интересный, но ПОНЯТНЫЙ! Хрен с ней с интересностью! Это нам не дается. Да и субъективно это. Кому что интерсено. А понятность – это такой критерий… более обще-человеческий. Вот и давай напишем такой текст, чтобы если кто-то все-таки заставил себя его до конца прочитать, то он бы все понял. То есть, это значит, что пишем не на совсем уж нашем, понятном только нам двоим с полуслова, языке, а так, чтобы и чужой человек точно все понял. Занудтствовать не бойся и, что будет не интересно, не бойся. Чем меньше этого боишься, тем больше шансов, что будет хоть немного интересно. А теперь рассказывай!
Я:
С: В смысле «невроза навязчивых страхов»?
Я: Ну это психическое расстройство такое, когда, например, боишься умереть от разрыва сердца, испугавшись умереть от разрыва сердца. То есть, логика возникновения страха такая: «1) Человек, если сильно испугается, может умереть от разрыва сердца. 2) Я сейчас уже начал думать о разрыве сердца и, начав об этом думать, я начал это представлять, и, если представлю досточно четко, могу испугаться. 3) Если я испугаюсь сильно, я могу реально умереть. 4) Вывод: О ужас! Я реально могу прямо сейчас умереть от разрыва сердца!
С: Ты боялся умереть от разрыва сердца?
Я: В том числе.
С: Еще чего ты боялся?
Я: Мне надо в туалет.
С: Сходи и продолжим.
***
Я: Вернулся. Ты уверен, что стоит рассказывать, чего я еще боялся?
С: Да уж все и так знают!
Я: Боялся, что у меня будет непроизвольный оргазм. С этого у меня, в общем-то, все и началось. В 10-м классе я сидел на олимпиаде по математике и очень волновался, что плохо готов и не смогу решить, и что все вокруг готовы, решают и решат, а я буду последним. Тем более, что там нужно было не просто решить – нужно было стать первым. А я понимал, что ни первым, ни вторым, ни третьим я не стану. А нужно было стать обязательно! Иначе жизнь становилась, как бы, неполноценной, я, как бы, оказывался вне границ счастья… Товарищи вокруг решали задачи, выглядели уверенными и знающими и, как бы, выдавливали меня за границы полноценной жизни… Как в фильме ужасов – человек внутри бетонного коридора, с одного конца которого ворота в огненную печь, а с другого – надвигающаяся стена, которая неумолимо его в эту печь толкает. Он в ужасе, в ледяном поту, пытается толкать стену обратно, цепляться ногтями за пол и другие стены, предательски гладкие… вот его уже жжет пламя, вот он уже начинает кричать, сначала неуверенно, но потом боль захлестывает его с головой, заслоняет все, он перестает что-то соображать, как бы, мгновенно сходит с ума и на несколько секунда превращается в сгусток вопящей невыносимой боли… И тут, если он описается, обкакается или накончает в шатны, это будет, в принципе, все равно – так ужасна сама ситуация. Со мной на той олимпиаде произошло то же самое. Только не физически, а психологически. Неумолимая, бездушная сила выдавила меня за пределы приемлемой жизни, и организм среагировал через оргазм. То есть, у меня случился оргазм от страха, что все всё решат, а я не смогу ничего решить. Говорят, у повешенных, в последние мгновения тоже случается непроизвольный оргазм. Возможно, тело и психика, таким образом защищаются от невыносимо ужасной ситуации.
С: То, что ты боялся потерпеть неудачу, это понятно, но чего страшного в оргазме? Это же приятно! Наоборот должно было как-то скрасить.
Я:
С: Кто-то увидел?
Я: Нет. Я сослался на сильную головную боль, сказал, что ничего не могу решить, и отпросился домой. Никто ничего не заметил. Учительница решив, что я просто испугался сложности задач, еще уговаривала меня «остаться и побороться, не сдаваться сразу». Это было отвратительно!
С: Но ты, ведь, реально испугался сложности!
Я: Да. Но до какой степени! И я не мог ответить: «Извините, я только что кончил в штаны и не могу решать задачи», а просто мямлил, что «я вижу, что не могу решить», а она меня уговаривала. Потом все-таки отпустила.
Еще раза два это повторялось на контрольных и олимпиадах. Ни разу никто ничего не заметил, но я каждый раз был вынужден раньше уходить и не мог ничего решить, потому что сразу же думал не столько о задачах, сколько об ужасе подступающего оргазма, который потом еще и реально случался и меня окончательно добивал… Вот такие вот у меня непростые отношения с сексуальностью и социумом…
Слушай, мы так и будем эту гадкую историю всю жизнь мусолить? Пока не издадут? Я ведь уже и в повести об этом писал, на группе психоанализа рассказывал, и даже на фестивале психоактивистов со сцены перед аудиторией в 200 человек! А уж сколько раз рассказывал это тет а тет психологам и близким людям – вообще не счесть! В общем, человек 500 уже про мои непроизвольные оргазмы знает. Важно, чтобы узнало все человечество? Чтобы я этим запомнился? Может, мне уже нужно лечиться от потребности рассказывать это?
С: Будешь рассказывать до тех пор, пока это не перестанет быть чем-то из ряда вон выходящим, пока не перестанет быть страшно, что, рассказав, ты совершишь социальное самоубийство, равносильное тому, как если бы этот оргазм с тобой опять реально случился. До тех пор, пока вопросы «сколько можно? всю жизнь теперь?» не потеряют смысл.
Я: А если никогда не потеряют?
С: Может, так всю жизнь и будешь рассказывать.
Я: Давай, паузы внутри цельных по смыслу диалогов обозначать через звездочки? Просто я сейчас хочу сделать перерыв на обед. Хочется обозначить как-то эту паузу в тексте. При этом, ясно, что разговор не окончен, и тема не исчерпана.
С: Почему тебе просто не прерваться, не поесть и не продолжить текст с того момента, где ты остановился? Зачем тебе нужно, чтобы читатель знал, что ты сходил в туалет, пообедал и т.д.?
Я: Потому что, если мне перехочется за время перерыва и дальше говорить на начатую тему, мне это будет проще сделать, если я этот перерыв как-то обозначу. Или, возможно, мне захочется сказать как-то более кратко, как-то резюмировать. После паузы перестраивание с одной манеры изложения на другую будет органичнее.
С: Ок.
***
Я: Вернулся.
С: Дорасскажешь про страхи? Чего еще боялся, кроме оргазмов?
Я: После того, как со мной эти оргазмы несколько раз случились, я стал бояться любых контрольных, олимпиад, экзаменов, публичных выступлений – любых ситуаций, где непроизвольный оргазм не уместен и нельзя мгновенно отойти в туалет. Постепенно к страху публичного оргазма добавились и другие. Например, боялся описаться в штаны. По аналогии, что человек может же, теоретически, описаться от страха, и, если я буду об этом думать, живо это представлю и испугаюсь, то это со мной произойдет. Не бойся собаку, а то она почувствует и укусит! Не думай о белой обезьяне, потому что если будешь думать, она придет за тобой и утащит в ад.