Книга джунглей
Шрифт:
— Насытившийся Каа спит целый месяц. Может быть, питон и теперь спит, но даже если и не спит, так он, пожалуй, сам захочет убить для себя козу. — Плохо знавшая Каа Багира, понятно, сомневалась.
— В таком случае, мы с тобой, старая охотница, заставим его послушаться нас.
Тут Балу потёрся своим побелевшим бурым плечом о пантеру, и они вместе отправились отыскивать Каа, питона скал.
Они застали его на скалистой, нагретой солнцем, площадке; растянувшись, он любовался своей прекрасной новой кожей. Последние десять дней питон провёл в уединении,
— Он ещё не ел, — сказал Балу и, увидав красивую, покрытую прекрасными коричневыми пятнами новую жёлтую одежду змеи, проворчал: — Осторожнее, Багира. После перемены кожи он подслеповат и спешит наносить удары.
Каа не был ядовит; он даже презирал ядовитых змей, считая их трусами; вся сила питона зависела от его величины, и когда он охватывал своими огромными кольцами какое-нибудь создание, для того наступал конец.
— Хорошей охоты, — закричал Балу, оседая на задние лапы.
Как все змеи этого рода, Каа был глуховат: он не сразу услышал приветствие медведя и на всякий случай свернулся, опустив голову.
— Хорошей охоты всем нам, — ответил питон. — Ого, Балу, что ты здесь делаешь? Хорошей охоты, Багира! По крайней мере, одному из нас нужна пища. Слышно ли что-нибудь о дичи поблизости? Нет ли молодого оленёнка или хотя бы молодого козла? Внутри меня пусто, как в сухом колодце.
— Мы охотимся, — небрежно заметил Балу. Медведь знал, что Каа не следует торопить: он слишком велик.
— Позвольте мне отправиться с вами, — сказал Каа. — Одной добычей больше или меньше, не важно для тебя, Багира, или для тебя, Балу. Мне же приходится несколько дней подряд караулить на лесной тропинке или целую ночь подниматься то на одно, то на другое дерево, ради возможности поймать молодую обезьяну. Пшшшш! Теперь уже не такие ветки как во времена моей юности. Все погнившие, сухие!
— Может быть, это зависит от твоей тяжести, — сказал Балу.
— Да, я длинен, достаточно длинен, — с оттенком гордости ответил Каа. — Однако молодые деревья действительно хрупки, ломки. Недавно на охоте я чуть не упал; да, чуть не упал, скользя вниз и не обвив достаточно крепко хвостом дерево; этот шум разбудил обезьян, и они стали бранить меня самыми скверными словами.
— Безногий, жёлтый дождевой червь, — прошептала Багира, как бы стараясь вспомнить что-то.
— Сссс! Они называли меня так? — спросил Каа.
— Во время прошлой луны обезьяны кричали нам что-то в этом роде, но ведь мы не замечаем их. Пусть они говорят, что им угодно, даже будто ты потерял все зубы и боишься каждого существа крупнее козлёнка, так как (Бандар-лог совершенно бессовестное племя!) тебя устрашают рога козла, — сладким голосом заметила Багира.
Надо сказать, что змея, в особенности осторожный старый питон, редко выказывает гнев; тем не менее Балу и Багира заметили, что глотательные мышцы по обеим сторонам горла Каа сморщились и вздулись.
— Обезьяны
— Теперь мы идём вслед за Бандар-логом, — проговорил Балу, но слова застряли у него в горле; ведь он не помнил, чтобы кто-нибудь в джунглях сознавался, что его интересуют поступки обезьян.
— Без сомнения, немаловажное обстоятельство заставляет двоих таких охотников — вожаков у себя в джунглях — идти по следу Бандар-лога, — вежливо ответил Каа, весь надуваясь от любопытства.
— В сущности, — начал Балу, — я просто старый, порой очень неумный, преподаватель Закона сионийским волчатам, а Багира…
— Багира и есть Багира, — перебила его чёрная пантера, и, щёлкнув зубами, закрыла рот; она считала смирение вещью ненужной.
— Вот в чем дело, Каа. Эти воры орехов и подбиратели пальмовых листьев украли нашего человеческого детёныша, о котором ты, вероятно, слышал.
— Икки (длинные иглы на его спине делают это существо самонадеянным) болтал, будто человек был принят в волчью стаю, но я не поверил ему. Икки вечно повторяет то, о чем он слышал вполуха, и повторяет очень плохо.
— Но он сказал правду. Никогда в мире не было такого человеческого детёныша, — проговорил Балу. — Он самый лучший, самый умный, самый смелый из человеческих детёнышей; это мой ученик, который прославит имя Балу во всех джунглях; кроме того, я… мы… любим его, Каа.
— Тсс! Тсс! — сказал Каа, покачивая головой из стороны в сторону. — Я тоже когда-то знал, что значит любовь. Я мог бы рассказать вам историю, которую…
— Которую мы хорошо оценим, только когда, сытые, будем отдыхать в светлую ночь, слушая тебя, — быстро перебила его Багира. — Теперь же наш человеческий детёныш в руках Бандар-лога, а мы знаем, что Обезьяний Народ боится одного Каа.
— Они боятся одного меня. И вполне основательно, — произнёс Каа. — Глупые, болтающие тщеславные создания, тщеславные, глупые, болтающие — вот каковы эти обезьяны! Но человеческому существу плохо в их руках. Им надоедают подобранные ими орехи, и они швыряют их на землю. Они шесть часов таскают ветку, намереваясь с её помощью совершить великие дела, потом ломают её пополам. Нельзя позавидовать этому человеческому существу. И обезьяны назвали меня жёлтой рыбой? Ведь так?
— Червём, червём, дождевым червяком, — сказала Багира, — и говорили про тебя ещё многое, что мне стыдно повторять.
— Следует научить обезьян хорошо отзываться о их господине. Ээээ-ссш! Поможем им собрать их блуждающие воспоминания. Ну а куда убежали они с детёнышем?
— Это известно только джунглям. Кажется, в сторону заката солнца, — сказал Балу. — Мы думали, что ты знаешь, Каа.
— Я? Каким образом? Я беру их, когда они попадаются на моей дороге, но не охочусь на Бандар-лога, или на лягушек, или на зеленую пену в водяных ямах.
— Вверх, вверх! Вверх, вверх! Хилло! Илло! Илло! Смотри вверх, Балу из сионийской волчьей стаи!