Книга магии
Шрифт:
Он меня узнал, но виду не подал. Хорошие ботинки, ничего не скажешь, только пришлось их обработать qualisartifex, чтобы не скрипели.
«Умеренность и бережливость» в Нонсе определенно лучшая среди гостиниц Месоги, одному богу известно почему. Там и комнаты с настоящими деревянными кроватями, еда съедобна, и – слава Всевышнему – там подают настоящий черный чай. Вообще-то это бордель, но если ты одаришь девчонку улыбкой и шестью монетами, то получишь комнату в свое распоряжение. Кажется, я не спал так сладко целую вечность, пока какой-то кретин не забарабанил в дверь.
– Вы из Академии?
Пришлось признаться – мантия, перекинутая через спинку стула,
– Срочно нужна ваша помощь. В деревне – черт с ним, с названием, – беда. Повезло, что застал вас. Вовремя мост снесло, а то вы давно бы ушли.
За мной прислали повозку. Идиоты. Понятное дело, лошадь охромела сразу же, как только я забрался на телегу. Пришлось возвращаться к гостинице за другой, потом треснула ось. Мы долго выстругивали щепку и забивали трещину. «Пешком было бы быстрее», – подумал я.
– А я тебя знаю, – сказал возчик. – Ты ведь местный.
Ну что поделать, бывают времена, когда неохота спорить.
– Точно.
– Ты его сын. Угольщика.
Ничто не может вывести меня из равновесия. Кроме некоторых мелочей.
– Да нет же, черт побери! – огрызнулся я. И назвал ему свое имя. – Сын кузнеца.
Он кивнул. Сказал, что у него хорошая память на лица. Дело касалось отца Гнато. Такая в Месоги традиция: мертвецы не лежат спокойно в могилах. В других местах танцуют народные танцы в костюмах Робин Гуда или пьют сидр, чтобы накликать богатый урожай яблок. В Месоги, если ты унес в могилу обиду или к тебе плохо относились при жизни, почти наверняка вернешься к дорогим соседям либо в своем раздутом, гниющем теле, либо страшной тварью – волком, медведем или свиньей.
– Бьюсь об заклад, он вернулся свиньей, – догадался я.
– Хорошо, видать, ты знал старого черта, – усмехнулся возчик.
– Угу.
Возвращенцы с того света не похожи на обычных животных. Они гораздо крупнее, черны как смоль, с красными глазами, которые светятся в темноте. Обычным оружием их не возьмешь, ловушками не удержишь, и яды тут бесполезны. Отец Гнато пристрастился к подкапыванию домов по ночам, когда все спали. Подкапывал стены, и крыша рушилась. Много ли надо ветхим домишкам, которые и так сплошь и рядом заваливаются без надлежащего ухода, но я видел, что там, где поработал блестящий призрачный кабан, сделать уже ничего нельзя.
Я кое-что знаю про возвращенцев, мой дед был таким. Он вернулся медведем и на протяжении девяти месяцев убивал там и сям живность и ломал изгороди, пока из города не приехал человек в серой мантии и не утихомирил его. Я все это видел и еще тогда решил, кем стану.
Дед умер, когда мне было шесть. Я помню его веселым здоровяком, угощавшим меня яблоками. Когда-то он убил двоих соседей – говорят, в целях самозащиты, – но в тесной общине это не играет роли. Посланец Академии выслеживал его четыре ночи подряд, поймал, вероятно, замораживающим заклятьем «in quo vincit», обездвижив до утра. Потом вернулся с дюжиной мужиков с кольями, топорами, молотками – инструментами, в моем понимании предназначенными для починки забора. Дед только и мог что наблюдать за происходящим, вплоть до того, когда они отрезали ему голову. Конечно, я видел просто медведя, огромного, черного. И только позднее мне рассказали все в подробностях.
Не знаю, можно ли убить смущением? Надо бы испытать такой способ. Но я испугался и вооружился fonslaetitiae – формулой, способной ослабить кого и что угодно. Раз уж я вернулся в деревню, меня все узнают. Старина Му, по
Наверное, им было неловко. Взглянем-ка на происходящее их глазами: мальчишка, которого они походя шлепали по затылку, иногда лупили палкой, теперь стал ученым, волшебником, способным убить одним лишь взглядом или превратить кучу дерьма в чистое золото. Немудрено, что мы общались холодно-официально.
На собрании я не услышал ничего нового – возчик рассказал все что мог, да и собственное мое воображение довершило картину. Я произнес речь о том, как следует себя вести и какие беды ожидают ослушников в случае игнорирования моих инструкций. Потом встал, дав понять, что собрание завершено. Тогда Шап, мой дальний родственник – в деревнях все друг другу родные так или иначе, – спросил меня насчет племянника. Племянника? Тут меня осенило. Он спрашивал про Гнато.
– У него все хорошо.
– Он ученый? Как ты?
– Как я. Значит, он сюда не возвращался?
– Мы не знали, жив он или нет.
Ну да, насчет меня то же самое.
– Я расскажу ему про отца. Может, ему захочется… – Я замолчал, осознавая, что сейчас собирался сказать. Посидеть на могиле? Какой? Обычно останки четвертованного возвращенца захоранивают по границам прихода.
– Он захочет узнать.
Это была откровенная ложь, но должен признать, что мне хотелось рассказать ему. На моем месте он поступил бы так же.
Отец Гнато и на этом свете не был семи пядей во лбу. Мертвым он приобрел определенную хитрость и сметку, хотя, возможно, это свинья попалась умная. Я караулил его три ночи. Он не особо таился, и силищи у него осталось предостаточно. Когда я наконец справился с ним с помощью posuiadiutorem, то сам выдохся и дрожал как осиновый лист.
Должно быть, я ввел вас в заблуждение, назвав его свиньей. Нет, благостная картинка жирной розовой свинки, похрупывающей капусткой в хлеву, тут не годится. Дикие свиньи огромны, весят до полутонны, покрыты лоснящейся проволочной щетиной, здорово мускулистые. Настоящие, то бишь живые, известны подкупающей застенчивостью, они тихо сидят, притаившись в кустах. Если ты идешь по лесу, шумя как придурок, то никогда их не увидишь, пока случайно не наступишь на хвост. А как наступишь – тут тебе и конец. Доблестные охотники на чертовых кабанов с удовольствием расскажут тебе, что лесная свинья – самое опасное животное в Пермии, гораздо страшнее волков, медведей или лосей. Настоящие свиньи темно-рыжего цвета, а отец Гнато черен как смоль, и глаза у него красные, горящие, что уголья.
Когда завалишь возвращенца, с ним надобно поговорить. Я встал – ноги у меня подкашивались – и приблизился, тщательно соблюдая безопасное расстояние, даже после двойной дозы lorica.
– Здравствуй, – сказал я.
Парализованная туша уставилась на меня, подрагивая пугающе человеческими ресницами.
– Мы знакомы?
– Я сын кузнеца.
– Точно. Ты уехал в город учиться на волшебника.
– Я вернулся.
Он хотел кивнуть, но у него не получилось.
– Что со мной будет?