Книга магов (антология)
Шрифт:
Она открыла глаза. На перилах сидел крылатый. Не тот желтоглазый, а — мощнее, узкая борода свисала до самой груди. Ветер заносил в комнату его характерный аромат, запах человека, преодолевшего немалое расстояние, отразившееся на нем потом и солью.
— Он ждет тебя, — услышала она.
Одеяло полетело на пол. Она встала, потянулась, с торжеством посмотрела на скрючившуюся на простыне фигуру мужа — жалкую, младенчески беззащитную — и шагнула к балкону. В темно-синем рассветном небе кружила черная точка.
Муж неожиданно зашевелился. Его серые глаза настороженно стрельнули
— Гос-споди… — прошептал он. — Господи Боже мой!..
Правая рука скользнула под подушку.
— Уйди! — От крика, казалось, зазвенели стекла балконной двери. — Уйди, на хр-рр!..
Крылатый выпрямился, но времени у него уже не было: первая пуля — тяжеленная тупорылая пуля одного из самых жутких пистолетов этого мира — ударила его в грудь… крылатый не успел упасть, как вторая разнесла ему череп, и она, стоявшая на пороге балкона, оказалась обрызгана мерзкой желто-кровавой массой.
Она оглянулась. Муж, сжимая в руке свой «кольт», стоял посреди спальни — ноги раздвинуты и чуть согнуты, безумные от ужаса глаза шарят в поисках новой цели. Она посмотрела в небо — черная точка приближалась, явственно вырисовываясь в ширококрылую фигуру, — и тогда она, смеясь, перебросила ногу через перила балкона и шагнула вниз.
И утренний воздух, упругий, сладко-холодный, подхватил ее, понес на своих бессмертных крыльях. Крыльях, вселивших в нее страсть — ту страсть, которой она была лишена.
Выстрелов она уже не слышала.
Андрей Печенежский
Пересортица
Забытые кварталы. Междустрочье
Казимир
1
Жертву последней пересортицы нарекли Коломбиной — то ли в спешке, по недоразумению, то ли ретивый шутник расстарался: ну какая из нее Коломбина? — грузная, мосластая, непоседливая, куда ни ткнись — повсюду она хлопочет, перемещается, дышит, потеет. Даже Казимир, к которому она пристала в жены, указывал ей при всяком удобном случае на то, что настоящая Коломбина ногами не топала бы, в спящем состоянии не храпела бы, а была бы всегда такая сказочно воздушная, как шарфик шелковый!
— А ты ее видел, настоящую-то? — спрашивала жертва пересортицы недоверчиво.
— Зачем мне видеть? Я знаю! — отвечал Казимир, и ему можно было верить, хотя Казимир не был умником-всезнайкой, а был всего лишь заурядным вечным пахарем. — Ты не Коломбина, под тобою половицы ходуном ходят, ты коняга ломовая! — упрекал он ни в чем не повинную жертву, но в то же время от себя не гнал, не швырялся в нее инструментом. Должно быть, сдерживали его какие-то особые
Ранним утром Коломбина возилась на кухне, то кастрюлями бряцала, то поварешкой, как вдруг заявился человечек, показавшийся Коломбине настолько угодливым, что хоть ковриком его под дверь укладывай. Человечек долго извинялся, спрашивал, на ногах ли мастер Казимир, ах, какая жалость, позволительно ли будет мне обождать, пока мастер почивать закончат, я в уголочке посижу, мне это привычно…
— Они поздно легли, а потом еще ворочались, — сказала Коломбина, жертва самой последней, самой кардинальной пересортицы.
— Все в трудах! — умиленно заулыбался человечек. — Настоящие мастера не ведают покоя!
— А я разве ведаю? — равнодушно заметила Коломбина.
— И вам, хозяюшка, ох как непросто приходится! Редкий гений сознает бытовую сторону вопроса — все больше в облаках витают, красоты небес реставрируют!
Коломбина ничего не поняла и сказала, что пойдет будить Казимира.
— Как неловко получается! И что мне было не прийти попозже!
— Да уж как пришли! Не сидеть же вам тут до обеда.
— А что — могуч сон мастера?
— Могуч, могуч. Там его еще никто не победил.
Коломбина пошла в спальню и без всякой жалости принялась дергать и мутузить вечного пахаря. Глаза Казимира открылись, но зрачки неудержимо уплывали в подлобье.
— Поднимайся, идолище, человек пришел.
— Какой человек?., не знаю никакого человека…
— Говорит, Рамзесик.
— Спроси, чего ему надо…
Коломбина затопала, слышно было, как где-то в передней оборвалась ее тяжелая поступь, как женщина заговорила негромко и тот, с кем она заговорила, сладким голосом увещевал ее, что-то ей втолковывал, что-то обещал.
— Поднимайся, идолище. Этот Рамзесик тебе ремешок на прошлой неделе заказывал. Интересуется, готово ли. Говорит, что заплатит по-царски. И все за беспокойство извиняется. Вечный пахарь Казимир очумело захлопал ресницами. Спросонок он всегда выставлялся законченным недоумком, хотя настоящий недоумок жил не здесь, настоящий жил по соседству с Кукишем.
— Фуражку помню, — сказал он напряженно и поерзал затылком на подушке. — А что за ремешок? Короткий, длинный?
Коломбина не поленилась снова выйти к заказчику и про ремешок у него выспросить.
— Да не спи ты, идолище! — опять тормошила она вечного пахаря. — Человек ведь пришел, работу требует!
— Что такое?.. Какой человек? Какие ремни?.. — ошалело вскинулся Казимир.
— Рамзесик, портупею, говорит, заказывал. А фуражечку он уже примерил, я ему позволила. Фуражечка ему понравилась. Впору ему фуражечка пришлась, он в ней и так перед зеркалом, и эдак, вылитый, говорит, адмирал…
— Да ты что вытворяешь?! — озаботился вдруг вечный пахарь, безнадежно разбуженный. — Кто ж примерять дает без задатку? По-царски… Ты про царей забудь, стоеросовая. То когда было — а это теперича! Жулик на жулике воду возит и жуликам продает… Слушай, выйди к нему потихоньку, поулыбайся, а сама дверь входную На задвижку поставь! Не сбежал бы Рамзесик этот…