Книга о Боге
Шрифт:
— Жак, когда это ты сделался проповедником?
— Я вовсе не проповедник. Ты, Жан, тоже оказался достойным человеком. Я слышал от твоей матери, что, попав сюда, ты стал с благодарностью вспоминать своего погибшего на фронте отца. Она говорила, что ты серьезно отнесся и к выбору профессии, чем порадовал дядюшку. Так что и тебе Бог воздал по заслугам. И весной после таяния снега вы оба вернетесь к нормальной жизни и забудете о туберкулезе. Кто меня беспокоит, так это ты, Кодзиро, — сказал он, наконец-то поворачиваясь ко мне. — Ты часто рассказывал мне о своей специальности, экономике. Я почерпнул много нового из наших с тобой бесед, но у меня создалось впечатление, что сам ты не так уж охотно изучаешь эту выбранную тобой науку. Или я не прав? Ты приехал во Францию вместе с женой, одно
— Спасибо. Но, похоже, ты плохо знаешь об истинном положении дел в нашей отсталой Японии. Там тоже есть капиталисты, но их число ничтожно, у нас еще не существует такой буржуазии, как у вас. И я оплачиваю свое учение не за счет процентов с капитала… Дело в том, что один филантроп, обнаружив у меня некоторые способности, ассигновал деньги на мои занятия наукой, которая, по его мысли, поможет Японии догнать развитые страны. И сумма, им выделенная, не так уж велика, просто мне повезло: во Франции инфляция, и моих средств вполне хватает на то, чтобы поближе познакомиться с французской культурой, не говоря уже о том, что, заболев, я смог себе позволить поселиться вместе с вами здесь, в отеле «Режина». В этом-то и проявилась милость Бога по отношению ко мне…
— Прости, я не думал… Я знал о твоем отце, но не предполагал, что в Японии…
Объясняя ранее Жаку, почему я выбрал теорию денег в качестве основной темы своих изысканий, я рассказал ему об отце, который, полагая, что иметь состояние — грех, все свое имущество отдал Богу, именно ради того, чтобы выяснить, действительно ли это грех, — сказал я тогда Жаку, — я и выбрал предметом своего изучения деньги, этот символ собственности; теперь мне было стыдно, что я решился заговорить с ним о своей частной жизни, ведь во Франции это не принято…
— Я знаю, ты придерживаешься мнения, что человек должен выбирать ту профессию, которая ему по душе, которая доставляет ему радость, но я-то выбрал экономику из чувства долга перед родиной, я видел в ней что-то вроде своей миссии. Почему же именно в тот момент, когда я, закончив учение, был готов вернуться в Японию, чтобы выполнять там свою миссию, я вдруг заболел туберкулезом? Вот о чем мне хотелось бы спросить твоего великого Господа.
— Да, конечно, ты прав…
— Когда я узнал, что здесь меня могут вылечить от туберкулеза, я успокоился, поняв, что еще смогу вернуться на родину и исполнить свой долг… Но недавно мне сказали, что больным туберкулезом вреден морской воздух, а отсюда следует, что, даже если я полностью выздоровею, сорокапятидневное путешествие по морю до Японии может вполне вызвать рецидив болезни, и теперь я в полном смятении. Мои парижские друзья пытаются ободрить меня, говорят, что мне просто следует остаться во Франции, дают разные советы. В конце концов, за неимением другого выхода я могу жить и здесь, но ведь для этой страны моя экономика — никакая не профессия.
— Ну, раз стал возможным беспосадочный перелет через Атлантику, то в ближайшем будущем наверняка создадут самолеты, способные перелетать через Тихий океан. Так что нечего заранее вешать нос… — заметил Жан.
— Ты как-то говорил, что, когда приехал во Францию, тебя не особенно удивило состояние науки, которую ты избрал своей специальностью, зато восхитила французская культура — музыка, живопись, театр, литература… Особенно музыка, помнишь, ты говорил, что потрясен до глубины души, что тебе открылся новый, прекрасный мир, о существовании которого ты и не подозревал. Возможность жить в этом мире представлялась тебе высшим счастьем. Но, увы, стать музыкантом-исполнителем ты уже не мог по возрасту, а сочинять музыку тебе не позволяло отсутствие абсолютного слуха. Поняв это, ты пришел в отчаяние, но потом обрел утешение в мысли, что уж слушать-то музыку тебе ничто не помешает, ты сможешь наслаждаться ею до самой смерти. Я тогда позавидовал твоей впечатлительности. И в этой связи
— С музыкой и с театром я не соприкасался, просто не было возможности, что же касается литературы, я с удовольствием читал японских авторов и переводы с русского.
— И у тебя никогда не возникало желания не просто наслаждаться литературой, а самому стать писателем?
— Ну, особого желания у меня не было, но в школе мы писали сочинения, и я тоже что-то писал. И в школе и в лицее учителя обычно хвалили меня, когда же я поступал в университет и надо было выбирать, чем заниматься в будущем, один профессор посоветовал мне поступить на филологический факультет и стать писателем. Я же был настроен решительно и предпочел экономику.
— Ну и зря. Почему же ты не последовал совету этого профессора?
— Считал, что должен приносить пользу обществу. В Японии писатели, как, впрочем, и во Франции, не имеют определенного социального статуса, к тому же если бы я поступил на филологический, то не смог бы платить за свое обучение. Но теперь мне кажется, у меня просто не было способностей. Точно не было.
— Ну ладно, Бог с ним с прошлым. Туберкулез перевернул все твои планы, и тебе следует снова подумать о выборе подходящей профессии. Как, не хочешь попробовать стать писателем?
— Да каким там писателем, для этого нужен талант, которого у меня нет.
— Ну, талант — дело наживное, и не только в литературе. Важно другое — нравится это тебе или нет? Приятно тебе заниматься этим или нет? Вот и все. А ты со школьных времен писал сочинения, и, думаю, тебя хвалили не зря, вероятно, у тебя получалось неплохо и, скорее всего, тебе нравилось их писать. А раз так, твоя склонность к писанию и есть талант, дарованный Богом. Если бы ты продолжал писать, то в конце концов сумел бы создать произведение, которое убедило бы тебя: у тебя есть талант и ты можешь писать. И Бог ждет от тебя именно этого. Именно благодаря тому, что Бог возлюбил тебя, ты заболел туберкулезом и попал сюда, в этот санаторий, в тот самый момент, когда готов был вернуться на родину. Так что не стоит оплакивать судьбу. Решайся и прямо с сегодняшнего дня начинай заниматься любимым делом. Тогда Бог, обрадовавшись, сделает возможным твое возвращение к нормальной жизни и позволит тебе уехать домой. И весной, когда растает снег, мы все вместе покинем эти проклятые горы.
— Спасибо, Жак. Если бы ты уже побывал в космосе и удостоверился в реальном существовании Бога, я бы склонил перед тобой голову и охотно тебе повиновался. Увы… Пусть меня простит твой Бог, но я не воспользуюсь твоим советом…
— Я говорил «великий Бог» для того только, чтобы было понятней… Подумай о законах гигантской Вселенной! Взять хотя бы меня, ведь я следовал им, даже выбирая тему для своих научных работ. Ведь вся Вселенная движется, повинуясь этим законам, не отступая от них ни на йоту. Так почему ты не хочешь верить в существование великой силы, создавшей законы великой природы и проводящей в движение Вселенную? Неужели тебе нужны какие-то вещественные доказательства? Уж настолько-то твоего воображения и твоего разума должно хватить? Как ты не понимаешь, что человек не сможет реализоваться полностью, если не станет следовать этим законам!
— Да, да, спасибо, — ответил я, тронутый горячностью, с какой говорил Жак, но тут в разговор вступил обычно немногословный Жан:
— О таланте часто говорит мой дядюшка. Сидит весь заляпанный глиной у себя в мастерской, а как увидит меня, тут же пристает: «Ну что, ты все еще не решил, что тебе нравится, чему хочешь посвятить жизнь? Ведь все, что вы там изучаете у себя в университете, всякая там история Запада — это нужно только для общего образования. А я вот люблю возиться с глиной, потому стал ремесленником и всю жизнь этим занимаюсь. Никаких таких особых талантов у меня нет, да и не верю я в эти таланты. Ну, сделал несколько вещей, а люди вокруг тут же стали кричать, что, мол, это шедевры, принялись расхваливать меня да льстить, мол, я унаследовал талант Родена, то да се… Смех, да и только! Да нет у меня никакого таланта, просто мне нравится возиться с глиной, вот и все…»