Книга о Боге

Сэридзава Кодзиро

Захмелевший от шампанского, которое мне давно уже не приходилось пить, я вместе с друзьями вышел из столовой и направился было к себе, но, проходя мимо зала Б, вдруг вздрогнул и остановился. Сбоку на плетеном стуле, бессильно поникнув, сидела Элиза, старательно накрашенная, в ярко-красном вечернем платье.

— Добрый вечер, — сказала она, подняв на меня глаза, в которых читалась мольба.

— Ваш жених приехал?

— Нет, боюсь, что…

— Завтра сочельник, он обязательно приедет. Бодритесь, — сказал я ей и бросился догонять друзей. Из почтения к отцу Мориса, главе Торгово-промышленной палаты, мы

решили после ужина провести некоторое время вместе в комнате отдыха.

Со следующего дня и до двадцать шестого числа отель «Режина» был переполнен приехавшими гостями, повсюду царило праздничное оживление. Все это время Элиза не попадалась мне на глаза, впрочем, я не придал этому особого значения, уверенный, что к ней приехал ее жених, которого она с таким нетерпением ждала. Но в ночь на двадцать седьмое я проснулся от каких-то странных звуков, доносившихся из соседнего номера. Я прислушался и через некоторое время уловил сдавленные рыдания. Потом женский голос произнес:

— Отец, приподнимите-ка ее… Нельзя заставлять доктора еще и этим заниматься…

Затем послышался голос профессора Е.:

— Ничего, я привык. Я провожу вас до машины. Исполню свой последний долг.

Потом прозвучали удаляющиеся по коридору шаги, и кругом снова воцарилась глубокая, как в мире смерти, тишина. Говорят, что в полночь покойники покидают отель и возвращаются домой, неужели Элиза умерла?

Мне невольно вспомнился снежный пейзаж, который был перед моими глазами, когда в тот вечер я до десяти часов лежал на балконе. На темно-синем без единого облачка небе льдинкой висела полная луна, она заливала ровным серебряным светом расстилавшуюся перед взором равнину. Было морозно, около восемнадцати градусов ниже нуля. И вот по этому снежному пространству промчится и исчезнет вдали машина с телом Элизы. Куда она направляется? А ее жених, он тоже с ней в этой машине? Или она там совсем одна и ее везут не домой, а в обитель смерти…

Все эти мысли теснились в моей голове, и сон не шел ко мне. Желая побыстрее заснуть, я, нарушая запрет, достал взятый у Мориса роман Мориака и стал читать его в постели.

На следующее утро балкончик был залит яркими солнечными лучами, будто ничего и не случилось ночью. Высоко поднимая руки, я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и начал свой обычный, подчиненный строгому распорядку день. Когда, покончив с завтраком, я собирался идти на прогулку, в номер вошла слоноподобная медсестра и, поздоровавшись, протянула мне маленькую визитную карточку. Это была карточка Элизы Феврие. На ней изящным почерком было написано:

«Мой дорогой японский сосед, простите…»

— Что это? — спросил я.

— Я нашла это на столике мадемуазель Феврие.

— Что она имела в виду, что значит это «простите»?

— Не знаю… Наверное, она хотела извиниться, что потревожила вас.

— Ее жених приезжал на Рождество?

— Нет… Она уехала к родителям, — сказала сестра и быстро вышла, пряча покрасневшие от слез глаза.

Больше никто не упоминал об Элизе, и эта визитная карточка, на которой было написано «простите», так и осталась для меня тайной.

В тот день, незадолго до полудня, внезапно разыгралась метель. Она продолжалась целых три дня. Не могу сказать, что метель была мне в новинку, однажды зимой, через год после окончания университета,

я около трех месяцев проработал в лесном управлении префектуры Акита, и метели там бывали довольно часто: ветер вдруг приносил легкую снежную пыль, она, кружась, проносилась мимо, исчезала, потом, после некоторой передышки, все повторялось сначала, и так несколько раз. Здешние метели оказались совсем другими. За окном не было видно ни земли, ни неба, в темно-синей мгле кружилось, образуя яростные водовороты, бесчисленное множество белых ледяных кристалликов. Они залетали и на балкон.

Стоило мне, устроившись на балконе в шезлонге, приступить к ежедневному сеансу климатотерапии, как одеяло оказывалось занесенным мельчайшими льдинками. Льдинки падали и на лицо и осыпались, только когда я глубоко вздыхал. В какой-то момент мне это надоело, и я накрыл лицо носовым платком, но все равно каким же это было тяжелым испытанием — лежать вот так посреди метели, полностью отрешившись от окружающего, не имея возможности ни думать, ни размышлять, ни спать, ведь дозволялось только одно — дышать. Причем я должен был оставаться в таком положении целых пять часов! Я чувствовал себя монахом, на которого наложили епитимью. Тогда-то я и понял, что не дать себе умереть от туберкулеза — это тяжкий труд…

К вечеру третьего дня после трех часов лежания на балконе я вдруг очнулся и увидел: гроб с моим телом движется по направлению к вершинам далеких Альпийских гор, на которые я всегда смотрел со Скалы Чудес.

— Но я ведь не умер, я еще жив! — отчаянно и беззвучно крикнул я.

Тут гроб достиг вершин и, отделившись от них, поплыл по воздуху дальше. «В загробный мир», — понял я и испугался.

— Я не хочу в загробный мир, мне еще многое надо сделать в этом мире! — закричал я.

Меня попросили перечислить все, что я хотел сделать, но я растерялся и ничего не мог ответить, а перед глазами проходили сцены одна страшней другой…

Не помню, сколько я смотрел на все это. В какой-то миг, поняв, что готов отрешиться от собственного «я», я глубоко вздохнул, и тут же кромешная мгла начала рассеиваться. «А, это, наверное, и было космическое путешествие, о котором мечтает Жак», — понял я и, ободрившись, нашел в себе силы выдержать до конца тяжкое испытание метелью.

Вечером слоноподобная медсестра пришла измерить мне температуру. Жара у меня не было, и она велела мне не ходить сегодня на прогулку, а, приняв ванну, сразу же спускаться в столовую. Затем, приготовив мне ванну, удалилась. Чувствуя себя освеженным и бодрым, я вошел в столовую и был поражен: зал А выглядел иначе, чем всегда. Он был ярко освещен, все радостно приветствовали меня. «Вот он, мир живых», — подумал я. Взволнованный так, будто и в самом деле вернулся из царства мертвых, я сел за стол и сразу же сказал Жаку:

— Жак, знаешь, когда во время вечерней метели я лежал на своем балкончике, то совершил, умозрительно конечно, космическое путешествие.

— И что ты обрел в результате?

— Я сумел отрешиться от своего «я».

— Вряд ли состояние самоотрешенности является результатом твоего космического путешествия, скорее это его предпосылка, непременное условие. Человек, находящийся в плену общепринятых понятий и собственного «я», даже вылетев в космос, не способен увидеть его таким, каков он в действительности.