Книга о Боге
Шрифт:
Не прошло и двух недель, как я совершенно неожиданно получил от его жены телеграмму, извещающую о его смерти. Я просто не мог в это поверить. Дочь связалась с правлением Общества и удостоверилась, что он действительно скончался. Я отправился на похороны, где узнал, что через три дня после нашего с ним разговора он лег на обследование в больницу, там у него обнаружили рак, сразу же оперировали, но спасти его уже не удалось.
Я до сих пор не могу поверить в смерть С. Не потому ли, что так и не удосужился ответить на его вопрос? Быть может, именно надежда все-таки получить ответ и заставляла
— В этот раз нас водили в собор Парижской Богоматери. В Европе везде полно великолепных старинных церквей, но до сих пор я видел их только из окна автобуса и считал, что они — символ доренессансного христианства, памятники древней архитектуры, и только. Однако на этот раз, — может быть, так было запланировано, не знаю, — нас высадили у собора Парижской Богоматери и провели внутрь. Это было потрясающе! Величие самого здания можно оценить и из окна автобуса, но когда мы вошли и я увидел множество коленопреклоненных людей, я был потрясен. Я всегда считал, что революция освободила французов от религии. Сэнсэй, а как современные французы относятся к Богу?
Я не принял его вопрос всерьез. Я думал тогда о том, что встреча членов Общества уже началась, и подспудный смысл этого вопроса ускользнул от моего внимания. А ведь застенчивый С. просто хотел таким образом все-таки вытянуть из меня мое мнение о Боге. К сожалению, я так ничего ему и не ответил. Для С. это был, скорее всего, вопрос жизни и смерти, а я отмахнулся от него, решив, что у нас еще будет возможность поговорить…
Да, ведь и позже, когда С. вернулся из путешествия по Северному Китаю, он, подробно рассказав мне о том, какое впечатление произвела на него экскурсия в Храм Неба в Пекине, сказал:
— Когда я поднялся на крышу Храма и увидел совершенно чистое, без единого облачка осеннее небо, я представил себе, как древние китайцы взирали отсюда на небесных богов, и вдруг преисполнился таким благоговением, что готов был упасть на колени, но вовремя вспомнил, что современный Китай — коммунистическая страна, религия там отрицается, да и сам Храм Неба стал просто историческим памятником. А как же древнее Небо, древние боги? Что они теперь для китайцев? — Договорив, он впился в меня глазами.
Несомненно, и тогда он старался всеми силами вытянуть из меня ответ на свой вопрос, а я был столь невнимателен, что не заметил этого.
Мне стыдно. Мне нет никаких оправданий. Он ведь говорил мне, что никогда в своей жизни не читал никакой художественной литературы, кроме моих сочинений, зато мои прочел все полностью и, после того как мы с ним познакомились, относился ко мне с такой искренней любовью. И чем я ему за все это отплатил?
Моя рука до сих пор помнит, как тверда и холодна была его ладонь в тот день, когда мы обменялись рукопожатием,
Но исправить уже ничего было нельзя, и горечь, которую я испытывал при одной этой мысли, не давала мне писать дальше.
Спустя несколько дней, когда я все так же сидел, задумчиво глядя на пустой л ист бумаги, мне показалось, что откуда-то из-за спины до меня донесся голос С:
— Сэнсэй, пишите же, пишите скорей, не мучьте себя тем, что не ответили мне. Ваши читатели ждут. И я тоже смогу обрести вечный покой, прикоснувшись к тайнам вашего творчества, проникнув в его сокровенный смысл.
Я оглянулся, хотя глупо было ожидать, что я увижу покойного, и в тот же миг будто пелена спала с моих глаз. Да, мой долг перед читателями написать об этом. Мой долг — объяснить им, какого Бога я имел в виду, когда с таким пафосом заявил: «Литература призвана облекать в слова неизреченную волю Бога». Перечитав полное собрание своих повестей и рассказов, я так и не сумел обнаружить, где это написал, но оставались неперечитанными еще восемь томов эссе, наверное, это оттуда. Раз С. удалось найти эти слова…
Итак, что такое для меня Бог? Подумав, что именно об этом и следует написать, я решительно склонился над листом бумаги, но никак не мог сообразить, с чего начать. Если бы мне удалось найти эссе, в котором я это написал, это наверняка помогло бы мне, но я не взял с собой на дачу ни одного сборника своих эссе. Пока я пребывал в растерянности, неожиданно появился Дзиро Мори.
— Прекрасно! — заявил он. — Похоже, переезд сюда пошел тебе на пользу, говорят, ты уже и за работу взялся? Не прошло и четырех лет! Вернулся к тому, что начал писать во время болезни жены?
— Да нет, то я забросил. Взялся на новое. Как раз мучаюсь над началом, никак не получается.
— Неужели? Жаль, ведь было написано около двухсот страниц. Помню, ты мне давал читать. Первая глава, там где диалог между старой дзельквой и стариком поэтом, просто шедевр. Еще меня поразила другая глава, ну та, о твоем друге, Жаке, который полвека назад мечтал о космическом путешествии… Не стоит ли довести эту работу до конца? Ведь есть уже целых двести страниц. За лето ты бы вполне мог ее закончить. Порадовал бы своих читателей. А то они совсем заждались.
— Нет, я просмотрел рукопись, прежде чем ехать сюда. Нынешние читатели такое читать не станут. А если и прочтут, никакого отклика у них это не встретит.
— Да быть того не может! Нельзя ли объяснить поподробнее?
— Что ж, попробую, только не сейчас… Говорят, нынче летом в Токио страшная жара, а здесь, в горах, дни такие ясные, даже туманов нет, просто замечательно. Ты специально приехал, а я не могу ничем тебя порадовать, мы могли бы прогуляться вдвоем по лесу, но меня радикулит замучил, так что увы… А знаешь, мой брат здесь внизу скучает вдвоем с женой. Он будет рад, если ты его навестишь.