Книга о Боге
Шрифт:
— Я звонил, но он не подошел к телефону, якобы потому, что еще с довоенных времен телефон положено использовать только для служебных надобностей.
— Да? А я и не знала. Может, так принято в токийском высшем свете?
— Кто его знает. Скорее всего, это просто очередная его причуда.
Через три дня от него пришло письмо. Очень короткое. Он поздравлял меня с возвращением в Токио и возобновлением творческой деятельности. В течение последующих десяти лет он со свойственной ему педантичностью присылал мне коротенькие, но очень теплые послания, связанные со сменой времен года и прочими подобными обстоятельствами, но ни разу не зашел ко мне. Весной 1957 года я наконец построил новый дом на месте сгоревшего и, переехав туда, сразу же послал всем своим знакомым открытки, уведомляя о переезде. Первым, кто навестил меня
Пройдя в салон на нижнем этаже, он, кажется, был смущен, увидев самую простую мебель, но стоило нам сесть за стол, как он тут же заговорил так, будто мы расстались только вчера: ни словом не обмолвившись о тревогах военных лет, о долгих послевоенных трудностях, он стал неторопливо рассказывать о том, какое впечатление произвели на него мои последние произведения, совсем как бывало в те дни, когда он сидел на стуле в углу моего просторного кабинета на втором этаже старого, сгоревшего дома. Затем, тоже как бывало в прежние времена, сверкая глазами, принялся делиться со мной своими наблюдениями и соображениями, рассказывал о переменах, происходящих в жизни общества, об увиденном на улицах города, высказывал свое мнение по вопросам, которые я затрагивал в своих произведениях… Такие его рассказы, поскольку я почти не выходил из своего кабинета, всегда воодушевляли меня, поражая свежестью и новизной впечатлений, они словно очищали мою душу, стирая скопившуюся в ней пыль. Однако, закончив говорить, он каждый раз поспешно удалялся, как будто стыдясь того, что рассказал.
Не был исключением и тот день: проговорив около часа, он торопливо откланялся, и я пошел проводить его до станции Восточное Накано. По дороге он сожалел, что этот район, хотя его и восстановили, утратил былое очарование. Сам он, похожий на довоенного джентльмена, только что вернувшегося из Англии, выглядел довольно забавно на фоне разрушенных пожарами улиц. После этого он стал довольно часто навещать меня. Иногда заходил без предварительного телефонного звонка, говоря, что вот пошел прогуляться по Гиндзе и по дороге решил заглянуть. Так он приходил несколько раз в год и каждый раз, проговорив около часа, бодро удалялся. Правда, в последние несколько лет он, жалуясь на больные ноги, стал появляться у меня всего дважды в год — весной и осенью, будто только ради того, чтобы отдать дань приличиям. За долгие годы общения я узнал кое-что и о его частной жизни.
Я узнал, что его единственный сын, окончив экономический факультет Токийского университета, получил от своего профессора предложение остаться в университете, но, отказавшись, устроился на службу в банк и теперь дослужился до начальника отделения, что у него крепкая, дружная семья, что он счастлив, вот только плата за землю и за дом стала в последнее время неоправданно высокой. Году в 1962-м, когда Каваиси стал жаловаться, что произведения нынешних молодых писателей невозможно читать, настолько они проникнуты духом разрушения, я решился спросить:
— А ты сам не хочешь тряхнуть стариной и написать что-нибудь, стихи или прозу? Уж теперь их примут где угодно. Молодых авторов издательства просто рвут друг у друга из рук.
— Вы знаете, сэнсэй, война лишила меня всякого вдохновения.
— Тогда чем ты вообще занимаешься? Каким образом используешь накопленные знания? Прости, что я сую нос не в свое дело, но я часто об этом думаю…
— Да ничем, что заслуживало бы вашего внимания. Занимаюсь доступной мне интеллектуальной работой, если удастся чего-нибудь добиться, сразу же приду к вам сообщить об этом и поблагодарить.
Сконфузившись, он поднялся и, пробормотав:
— Я как-нибудь пришлю к вам Ёсико, скажите ей, чтобы она снова начала писать, — поспешно удалился.
Но Ёсико так и не пришла ко мне. А в прошлом (1985) году, в июле, она скончалась. Я получил от него две открытки, в которых он просил прощения, что не может навестить меня, ибо находится в трауре.
Мы не виделись с Каваиси год и восемь месяцев, но 2 августа он появился на даче в Хосино и сказал, что прочел «Улыбку Бога». Это была наша первая встреча после смерти его любимой жены. И тем не менее он, в присущей ему манере, сразу перешел к делу:
— Сэнсэй, читая главы, посвященные Отвилю, я просто рыдал от восторга, забыв, сколько мне лет… Я только один раз
— Вот как, я рассказывал вам тогда о Жаке? Не помню. Мне казалось, я никому о нем не говорил.
— Ваш рассказ поразил меня до глубины души, я был так взволнован, что упросил отца разрешить мне остаться еще на три года в университете и, отойдя от узких проблем, связанных с английской литературой, занялся самообразованием… Кстати, помните, что вы мне ответили, когда я спросил вас, почему бы вам не написать роман об этом гениальном ученом и вообще о друзьях вашей молодости?
— Нет, не помню…
— Из всего вами сказанного самое большое впечатление на меня произвели ваши слова о небе. О том, что синее небо, которое мы видим, — это, с одной стороны, атмосфера, окутывающая землю, а с другой — что-то вроде лона великого Бога, именно там накапливается энергия, обеспечивающая жизнь всех земных тварей. Когда человек умирает, его душа, став сгустком энергии, вобравшим в себя все, что свершил он за свою земную жизнь — все доброе, все дурное, — воспаряет в атмосферу и возвращается в лоно Бога. За пределами атмосферы простирается холодное, как смерть, космическое пространство, там нет жизни, даже Луна, которая находится ближе всего к Земле, — это просто мертвый шар… Потому-то ваш гениальный ученый и полагал, что для развития науки, равно как и для доказательства существования Бога, следует вылететь в космос и провести ряд самых разных исследований: изучить земную атмосферу, подняться над ней, высадиться на Луне… Ведь он всегда говорил именно об этом… А раз даже близкие друзья склонны были посмеиваться над ним, что толку писать об этом в Японии? Вряд ли найдутся сочувствующие… Вот как вы ответили тогда на мой вопрос… С тех пор прошло много лет, многое изменилось, я и сам забыл об этом разговоре, но тут — не помню точно, когда — увидел по телевизору, как американские астронавты высадились на Луну. Подпрыгнув от удивления, я тут же вспомнил ваш рассказ о гениальном ученом, и мне захотелось немедленно увидеться с вами. Я подумал, что вы с удовольствием поговорите со мной… Но потом мне пришло в голову: может, эта история — просто плод вашего воображения?.. Правда, вы часто жалуетесь на отсутствие оного, но вы же прекрасный писатель. Придуманное вами в 1942–1943 годах через сорок лет стало реальностью, я был просто в восторге, когда это обнаружил… Ну а сейчас я прочел «Улыбку Бога» и понял: никакой это не плод вашего воображения, а реальная действительность. Эти три главы об Отвиле — просто шедевр, они написаны с таким мастерством и так убедительно! Даже такой атеист, как я, готов принять этого Бога Великой Природы, которого проповедует ваш гениальный Жак. Когда я это читал… Вы ведь столько раз говорили, что не исповедуете никакой религии, что учение Тэнри для вас — пройденный этап… Но когда вы провозглашаете: «Литература призвана облекать в слова неизреченную волю Бога», я понимаю, что речь идет именно о том Боге, о котором говорил ваш гениальный ученый. Именно благодаря этим трем главам я с великим любопытством и без всякого недоверия к автору прочитал о том, как профессор Кодайра познакомил вас с живосущей Мики Накаяма, Вероучительницей Тэнри, о том, что за этим последовало, а также последнюю главу.
— Рад, что тебе понравилось…
— Вы приняли предложение профессора Кодайры именно потому, что верите в Бога Великой Природы, о котором говорил Жак?
— На самом деле мне вовсе не хотелось ни с кем встречаться, в прошлом году я чувствовал себя из рук вон плохо, и меня не занимали никакие вопросы, связанные с Богом или религией… Просто речь шла о том, что в написанной мной книге «Вероучительница» были замечены кое-какие недочеты, предполагалось, что я могу их исправить, поэтому я как писатель не мог отказаться от этой встречи.