Книга о русских людях
Шрифт:
А рабочие, сознающие трагизм момента, испытывают величайшую тревогу за судьбу революции.
«Боюсь, — пишет мне один из них, — что недалек уже тот день, когда массы, не удовлетворившись большевизмом, навсегда разочаруются в лучшем будущем, навсегда потеряют веру в социализм и повернут все взоры опять к прошлому, к черному монархизму, и тогда дело освобождения народов погибнет на сотни лет.
Я думаю, что это будет, ибо большевизм не осуществит всех чаяний некультурных масс, и вот я не знаю, что нам, находящимся среди этих масс, делать для того, чтоб не дать угаснуть вере в социализм и в лучшую жизнь на земле».
«Положение мало-мальски развитого рабочего в среде обалдевшей массы становится похоже на то, как бы ты стал чужой для своих же», — сообщает другой.
Эти жалобы слышатся все чаще, предвещая возможность глубокого раскола в недрах рабочего класса. А иные рабочие говорят и пишут мне:
«Вам бы, товарищ, радоваться, пролетариат
Радоваться мне нечему, пролетариат ничего и никого не победил. Как сам он не был побежден, когда полицейский режим держал его за глотку, так и теперь, когда он держит за глотку буржуазию, — буржуазия еще не побеждена. Идеи не побеждают приемами физического насилия. Победители обычно — великодушны, — может быть, по причине усталости, — пролетариат не великодушен, как это видно по делу С. В. Паниной [36] , Болдырева [37] , Коновалова [38] , Бернацкого [39] , Карташева [40] , Долгорукого [41] и других, заключенных в тюрьму неизвестно за что.
36
Панина СофьяВладимировна (1871–1956) — графиня, член ЦК партии эсеров, товарищ министра народного просвещения Временного правительства. Была арестована в ноябре 1917 г. большевиками за отказ передать новой администрации находящиеся в кассе Министерства народного просвещения деньги — около 93 тысяч рублей. Впоследствии эмигрировала.
37
БолдыревВасилий Георгиевич (1875–1936) — генерал-лейтенант, командующий 5-й армией Северного фронта. Был арестован в ноябре 1917 г. за неподчинение приказанию Верховного главнокомандующего Советского правительства Н. В. Крыленко. Приговорен к трем годам тюремного заключения, в мае 1918 г. освобожден по амнистии. Воевал против советской власти на Урале, в Сибире и на Дальнем Востоке, в 1922 г. был вновь арестован. В тюрьме заявил о желании служить советской власти, в 1926 г. был амнистирован. Автор книги воспоминаний «Директория. Колчак. Интервенты» (Николаевск, 1926).
38
КоноваловАлександр Иванович (1875–1948) — крупный фабрикант, товарищ председателя Московского биржевого комитета, председатель совета «Российского взаимного страхового союза», товарищ председателя Комитета представителей торговли и промышленности, депутат IV Государственной думы от фракции «прогрессистов». После Февральской революции занимал пост министра торговли и промышленности Временного правительства, затем был заместителем А. Ф. Керенского. Арестован на следующий день после прихода к власти большевиков вместе с Бернацким, Карташевым и другими членами последнего коалиционного Временного правительства и заключен в Петропавловскую крепость. Впоследствии эмигрировал.
39
БернацкийМихаил Владимирович (1876–1944) — профессор политэкономии, министр финансов Временного правительства. Впоследствии начальник управления финансов в правительствах Деникина и Врангеля. После Гражданской войны эмигрировал.
40
КарташевАнтон Владимирович (1875–1960) — кадет, профессор богословия, министр исповеданий Временного правительства. Впоследствии входил в правительство Юденича. В эмиграции создал несколько трудов по истории церкви.
41
ДолгоруковПавел Дмитриевич (1866–1927) — князь, земский деятель, один из основателей «Союза освобождения», председатель ЦК партии кадетов в 1905–1911 гг., лидер фракции кадетов во II Государственной думе. Был арестован в ноябре 1917 г. на основании декрета Совнаркома, объявившего кадетов «врагами народа». С 1920 г. — эмигрант. В 1926 г. тайно прибыл в СССР, был арестован и в 1927 г. вместе с еще 19 монархистами приговорен к расстрелу. Автор воспоминаний «Великая разруха» (Мадрид, 1964).
Кроме названных людей в тюрьмах голодают тысячи — да, тысячи! — рабочих и солдат.
Нет, пролетариат не великодушен и не справедлив, а ведь революция должна была утвердить в стране возможную справедливость.
Пролетариат
Если б междоусобная война заключалась в том, что Ленин вцепился в мелкобуржуазные волосы Милюкова [42] , а Милюков трепал бы пышные кудри Ленина.
— Пожалуйста! Деритесь, паны!
Но дерутся не паны, а холопы, и нет причин думать, что эта драка кончится скоро. И не возрадуешься, видя, как здоровые силы страны погибают, взаимно истребляя друг друга. А по улицам ходят тысячи людей и, как будто бы сами над собой издеваясь, кричат: «Да здравствует мир!»
42
МилюковПавел Николаевич (1859–1943) — историк и публицист, один из основателей партии кадетов, редактор ее центрального органа — газеты «Речь». Министр иностранных дел в первом составе Временного правительства. После Октябрьской революции эмигрировал и был редактором русской газеты «Последние новости», выходившей в Париже.
Банки захватили? Это было бы хорошо, если б в банках лежал хлеб, которым можно досыта накормить детей. Но хлеба в банках нет, и дети изо дня в день недоедают, среди них растет истощение, растет смертность.
Междоусобная бойня окончательно разрушает железные дороги: если бы мужики дали хлеба, его не скоро подвезешь.
Но всего больше меня и поражает и пугает то, что революция не несет в себе признаков духовного возрождения человека, не делает людей честнее, прямодушнее, не повышает их самооценки и моральной оценки их труда.
Есть, конечно, люди, которые ходят «гоголем», напоминая циркового борца, успешно положившего противника своего «на обе лопатки», — о этих людях не стоит говорить. Но в общем, в массе — не заметно, чтоб революция оживляла в человеке это социальное чувство. Человек оценивается так же дешево, как и раньше. Навыки старого быта не исчезают. «Новое начальство» столь же грубо, как старое, только еще менее внешне благовоспитанно. Орут и топают ногами в современных участках, как и прежде орали. И взятки хапают, как прежние чинуши хапали, и людей стадами загоняют в тюрьмы. Все старенькое, скверненькое пока не исчезает.
Это плохой признак, он свидетельствует о том, что совершилось только перемещение физической силы, но это перемещение не ускоряет роста сил духовных.
А смысл жизни и оправдание всех мерзостей ее только в развитии всех духовных сил и способностей наших.
«Об этом — преждевременно говорить, сначала мы должны взять в свои руки власть».
Нет яда более подлого, чем власть над людьми, мы должны помнить это, дабы власть не отравила нас, превратив в людоедов еще более мерзких, чем те, против которых мы всю жизнь боролись.
Стоит на берегу Фонтанки небольшая кучка обывателей и, глядя вдаль, на мост, запруженный черной толпою, рассуждает спокойно, равнодушно:
— Воров топят.
— Много поймали?
— Говорят — трех.
— Одного, молоденького, забили.
— До смерти?
— А то как же?
— Их обязательно надо до смерти бить, а то — житья не будет от них…
Солидный, седой человек, краснолицый и чем-то похожий на мясника, уверенно говорит:
— Теперь — суда нет, значит, должны мы сами себя судить…
Какой-то остроглазый, потертый человечек спрашивает:
— А не очень ли просто это — если сами себя?
Седой отвечает лениво и не взглянув на него:
— Проще — лучше. Скорей, главное.
— Чу, воет!
Толпа замолчала, вслушиваясь. Издали, с реки, доносится дикий, тоскливый крик.
Уничтожив именем пролетариата старые суды, г.г. народные комиссары этим самым укрепили в сознании «улицы» ее право на «самосуд» — звериное право. И раньше, до революции, наша улица любила бить, предаваясь этому мерзкому «спорту» с наслаждением. Нигде человека не бьют так часто, с таким усердием и радостью, как у нас, на Руси. «Дать в морду», «под душу», «под микитки», «под девятое ребро», «намылить шею», «накостылять затылок», «пустить из носу юшку» — все это наши русские милые забавы. Этим — хвастаются. Люди слишком привыкли к тому, что их «сызмала походя бьют», — бьют родители, хозяева, била полиция.
И вот теперь этим людям, воспитанным истязаниями, как бы дано право свободно истязать друг друга. Они пользуются своим «правом» с явным сладострастием, с невероятной жестокостью. Уличные «самосуды» стали ежедневным «бытовым явлением», и надо помнить, что каждый из них все более и более расширяет, углубляет тупую, болезненную жестокость толпы.
Рабочий Костин пытался защитить избиваемых, — его тоже убили. Нет сомнения, что изобьют всякого, кто решится протестовать против «самосуда» улицы.