Книга Природной Веры

Сперанский Николай Николаевич

Выход из этой ситуации есть, ибо есть учение, позволяющее язычнику успешно переживать состояния и взлета, и упадка. Это учение жизни в гармонии с Природой — учение дарна. Мы рассмотрим его в следующей главе. Здесь же вспомним слова из песни, которые как раз обладают нужной нам мудростью: "Свой закат в любое время года надо благодарно принимать". В состоянии упадка сил, мудрый прекращает свое восхождение и переходит в равновесие с Природой, спокойное созерцание которой дает замедление ритма жизни, новые возможности и другое видение мира.

С учетом этого, язычество говорит не просто: «борись», а говорит: "борись, пребывая в дарна".

12. И наконец, есть

еще одна позиция, на которой фактически стоит Н. Гусева, когда составляет названия своих трудов, вроде "Слияние христианства с язычеством", где указывается, что все хорошее, что в нашем язычестве было, впитало в себя наше доброе православие. Потому оно и сплотило народ.

Эту удобную позицию занимают многие просвещенные люди, которые занимают высокие должности и которые вынуждены предъявлять в этом вопросе свое официальное лицо. В частности, на такой позиции стоял известный академик Д.С. Лихачев, который искренне считал, что нам нет необходимости удлинять свою историю, и нам вполне естественно начинать отсчет своей культуры с 988 года, а все что было до этого — лишь предполагаемые ценности.

Разгромная критика этой позиции дана в статье Л.Н. Рыжкова, помещенной в кн. "Мифы древних славян", Саратов, 1993 год.

Такая позиция, конечно, отметает всякий поиск славянской религии. На такой позиции стоит и немало представителей церкви, которые таким образом оправдывают религиозные преступления своих предшественников и оправдают свои, если им понадобится, например, сжечь капище.

Близкую позицию отражает белорусский писатель И. Крук, в своей книге "Следом за солнцем". Крук в равной степени признает народным наследием и язычество и христианство, указывая, что народная культура разделила сферы их влияния. Крук действительно самым честным образом следует этой своей идее, не поддерживая какую-то из религий и оставаясь в сфере культуры.

Допустима ли такая позиция? По крайней мере в Белоруссии, такое разделение сфер влияния имело место в течении многих веков, и Крук полагает, что это сохранится и далее. В действительности же современность не позволяет сохраниться этому хрупкому равновесию. Проникание цивилизации в лесные чащи Белой Руси с неизбежностью влечет за собой отмирание языческой традиции, и народной культуры вообще.

Надо отметить, что в Белоруссии традиция удачнее, чем в России адаптируется к цивилизации. Например, автор этих строк обнаружил под Лепелем на дубу борть. Дуб этот стоял в лесу, на большой поляне с гречихой. По краям — луговые травы. Все по пчеловодческой науке. Придумать лучшее место для борти невозможно. Борть же была сделана из досок, накрыта полиэтиленом и прикреплена к дубу стальной проволокой, т. е. для нее были использованы вполне современные материалы.

Таково лицо современной белорусской глубинки. Там до сих пор зерно просеивают на ветру и свистят, что бы ветер подул. И все же традиция отступает, а наступает город и церковь. Равновесие христианской и языческой культуры явно нарушается. Народное православие, которое уравновесило в себе языческое и христианское начала, бессознательно, и живет лишь благодаря слабости религиозного института. Поэтому забывать, что помимо культуры и народного христианства, есть еще и официальная религия — нельзя. Доля языческого и христианского в народном православии не являются постоянной величиной и меняются в зависимости от исторической ситуации. Если до сих пор языческое начало в народной культуре находило возможность отстоять себя, то это не означает, что так будет и далее. И это не позволяет нам расслабляться и мешкать, ибо мы в ответе за дух своего народа.

Двоеверие

1. Феномен

народного православия обязан тому, что русские люди в течении столетий пребывали в состоянии двоеверия. Двоеверие — это научный термин, указывающий на то, что человек исполняет как христианские, так и языческие обряды. Но введя этот термин, этнографы как-то упустили из виду психологию двоеверца. Для нас же важен именно вопрос психологии. Чувствовал ли двоеверец свое пребывание меж двух религий как меж двух стульев? Или ничего подобного не замечал?

Описав народное христианство, мы пришли к единственно правильному выводу. Суть его в том, что народ часто осознавал, что его вера и вера официальной церкви расходятся.

Но то, что глас народа — глас божий, — не библейская мудрость. Она означает, что для каждого отдельного человека вера его народа оказывается истиной большей, чем та, которую утверждает церковь. И это означает, что народ не сомневался в истинности веры, которую по своей воле исповедовал. Вопросом о том, сколько в его вере от язычества, а сколько привнесено христианством, народ не задавался, полагаясь на свою интуицию, поучения родителей и личный опыт.

Такая картина вполне приемлема через несколько веков после принятия христианства, когда сознательные носители языческой веры уже не могли оказывать влияния на народ по причине своей малочисленности. Но согласно данным науки, о двоеверии можно говорить и фактически сразу после крещения Руси. Поэтому мы оказываемся перед дилеммой: или считать двоеверие беспринципностью, или видеть в нем нечто такое, чего многие современные язычники не понимают?

Дело в том, что языческая доктрина некоторых сегодняшних волхвов базируется на том, что волхвы древности обладали непомерным величием и властью. Они сознательно почитали Природу как нечто целостное и абсолютное, как атрибут бога Рода. Это звучит прямо в слове: ПриРода. Эта мудрость жрецов была осознана всем русским народом как высшая религиозная ценность. С ней были в единстве традиция и образ жизни. Основы языческой веры были в высшей степени обоснованны, и ответы на все проблемы бытия найдены. Такую идеальную картину фактически воспроизвел Доброслав в своих просветительских работах.

Нельзя исключать, что во времена расцветов языческой духовности все это имело место. Не отрицая возможности такой картины, мы должны признать, что к десятому веку в русском язычестве мы имели нечто иное. Ибо эту картину мы должны продолжить следующими словами.

Но вот пришли христиане и заявили, что в Природе полно бесов и ее надо жечь, травить, корчевать, крушить, ее нужно бояться, а истинен только Христос, который должен залезть каждому в душу. Еще Христос есть в храме и на Небе, но нет его в Природе, где только один соблазн и мерзость. Мерзость есть так же почитание предков, родной земли и народной традиции, ибо она сплошь бесовские игрища и предки поганые в аду горят…

Такое идеальное представление язычества и христианства как бы предполагает единовременное присутствие двух цельных, но противоположных друг другу религиозных систем, в столкновении которых почему-то без особого труда победил порок.

Если представленные выше идеальные картины язычества и христианства имели место в сознании людей сразу после введения христианства, то на Руси должна была появиться масса двоеверцев — двоедушцев, которые стремились совместить несовместимое. Отрицать и одновременно почитать Природу. Ненавидеть и одновременно любить своих предков, традицию, землю.