Книга пятая: Древний
Шрифт:
– А тебе по шапке-то не прилетит за такие вопросы? – Кивнул я закрепленный на его плече глазок объектива.
– А что я? – Наигранно удивился солдат. – Я ж просто спрашиваю. Хочу понять, что вами движет. Они, – его палец постучал по прямоугольнику мини-камеры, – думаю тоже.
– Хочешь знать, что мной движет? – Я раскинулся на небольшом кухонном стуле, словно пьяный, уставившись в потолок. – А я сам не знаю. Я пытаюсь заставить себя жить, пытаюсь найти какую-то благородную цель, которая могла бы хоть немного затмить все то, что я натворил в прошлом. Стараюсь заставить себя поверить, что я заслужил право на безмятежное и мирное существование. Но все стимулы, которые я себе нахожу, какие-то краткосрочные.
– Вам так скучно жить?
– Скучно? Вот скажи, сколько человек ты убил?
– Кха… – боец снова помялся, прежде чем ответить на вопрос. – Восемнадцать.
– Ты помнишь каждого?
– Я… наверное, нет. В память запал только первый, а остальные просто сидят в голове безликими зарубками.
– А что этот первый, ты часто видишь его? Он приходит к тебе во снах? Его лицо мерещится тебе в случайном прохожем? Или, может быть, ты иногда видишь его черты в собственном отражении?
Боец подавлено молчал, но я понял, что своими словами задел его за душу. Он не хотел быть убийцей, но был им, и это пожирало его изнутри. Не знаю, почему бездействуют министерские психологи, но чувствую, что этому парню нужна была помощь. Хотя, быть может, на него так повлияли вид мертвого города, изнурительный марш-бросок и мое общество?
– А теперь представь, воин, – продолжал я, разглядывая тонкий узор на потолочной плитке. – Что таких призраков в твоей голове тысячи. Сотни тысяч. Их настолько много, что ты не в состоянии даже сосчитать их. И ты видишь не только их лица, но и фрагменты их воспоминаний, ощущаешь обрывки их эмоций и чувств. Представил?
– Нет, – честно признался солдат. – Такую жесть невозможно представить.
– Везет тебе. А меня эта жесть преследует постоянно. Она опустошает и снедает меня. И когда я находился в самом начале этого пути, мне даже было страшно ложиться спать. Потому что мертвые в моих снах становились живыми, а я убивал их вновь и вновь, раз за разом. И это повторялось бесконечно, как зацикленная кинопленка. В какой-то момент я перегорел настолько, что сны исчезли. Я просто видел перед собой мрак и пустоту, и просыпаясь каждый раз, чувствовал себя разбитым и опустошенным. А теперь то же самое происходит со мной и наяву – мой разум просто отключает все страшные и жуткие воспоминания, а вместе с ними угасает и моя личность. Мне не нужен сон, не нужна еда, не нужен воздух. Я не умею искренне смеяться или радоваться, как и не могу больше сочувствовать и сопереживать. Из человеческого со мной остались только злоба и страх, но я опасаюсь, что и они не будут со мной всегда.
– А любовь?
Этот невинный вопрос заставил меня вскинуться как раненного волка, который услышал из дремучей чащи хруст сухой ветки. Я вперился в любопытного солдата таким взглядом, что он отшатнулся назад и чуть не грохнулся с кухонной табуретки.
– А с чего это ты вдруг интересуешься? – В мгновение ока я оказался возле него, а когда боец потянулся рукой куда-то к поясу, то ли к оружию, то ли чтобы подать сигнал своим соратникам, я перехватил его ладонь и сжал в стальных тисках мертвой хватки.
– Ы-ы, отпусти… те! – Военный попытался вырваться из моего захвата, проведя на мой локоть классический болевой прием, но я не позволил ему этого сделать. Выбив у него из-под задницы табурет, я почти нежно опустил бойца на пол и наступил коленом ему на грудь.
– Ты пытаешься меня спровоцировать? – Осведомился я, заглядывая в его переполняющиеся ужасом глаза. – Ты меня испытываешь? Или это исследовательский интерес кого-то из твоих командиров? Вы думаете, если я до сих пор никого еще не убил, то так будет продолжаться вечно?
– Хр-р… я… сам. Никто… не просил.
Солдат хрипел под моей ногой, умудряясь делать крохотные глотки воздуха, но я почему-то все еще сомневался в его искренности.
– А попробуй повторить это без своей маски.
Моя свободная рука сдернула с бойца навороченный противогаз, и вокруг меня разлилась целая гамма чужих эмоций. Удивительно, кто бы мог подумать, что тонкая непроницаемая ткань способна так хорошо экранировать человеческие чувства?
Солдат зажмурился, словно его уже слепило сияние райских врат, и сжался, будто в ожидании удара. Моя аура смерти подавила его настолько, что человек вмиг ощутил себя бессильным ребенком, позабыв о том, что он на самом деле тренированный и обученный элитный боец.
– Я сказал, повтори! – Мое тихое рычание прокатилось по кухне на недопустимо низкой для человеческого голоса ноте, и по телу распластанного на полу парня пробежала крупная дрожь.
– Это… моя инициатива! Никто меня не просил, не приказывал!
Удивительное дело, но судя по его эмоциям, военный если и соврал, то только лишь в какой-то мелочи. По крайней мере, его слова звучали достаточно искренне для него самого.
– Ну вот и молодец…
Я рывком поднял солдата с пола и картинно похлопал по рукаву, словно стряхивал пыль. Вернувшись к своему стулу, я снова развалился в нем, уставившись в потолок. Мой собеседник еще некоторое время постоял так, отсвечивая всеми возможными спектрами удивления, а потом спохватился и снова напялил себе на голову маску.
– Вы самый странный человек, которого мне доводилось видеть, – сказал он минут через пять, когда перевел дух.
Я слегка заинтересованно скосил глаза на его фигуре, удивляясь тому, что он решился снова заговорить со мной. Это и правда было необычно. Парень оказался первым, чей интерес ко мне не был замутнен гневом и ненавистью, первым, кто просто хотел поговорить. И даже после моей реакции он не растерял этого намерения окончательно.
– Знаешь, – пробормотал я, – ты, пожалуй, тоже.
В ответ он издал какой-то странный звук, похожий то ли на смех, то ли на хрюканье. Я ж говорю, странный…
Солдата, как оказалось, зовут Артем. Мы довольно увлекательно побеседовали весь остаток его караульного часа, пока на смену ему не пришел другой боец – молчаливая и хмурая копия первого. М-да, а с предыдущим, все-таки, было поинтересней…
С Артемом мы хоть обсудили перспективы спасения Софи и Кристиана. Так звали девушку и ребенка, которых мы встретили в доме. Эту тему поднял я сам, поскольку даже в теории не мог представить, как они сумеют одолеть тот морской путь, который нас привел сюда. Оказалось, что командир уже поднимал эту тему, и даже получил «добро» сверху. Побережье пустует, никого вокруг не видно, и на обратном пути нас подберут значительно ближе. Кто именно и на чем, мне не ответили, да и мне оно, в принципе, было все равно. Главное, что меня обнадеживало, что обратно поплывем не на «Касатках».
Но с новым моим сторожем говорить было бесполезно. Он сидел как сыч в самом углу, держа палец на спусковом крючке «Вала», и безостановочно сверлил меня тяжелым взглядом. Его отношение ко мне было понятно без слов и эмпатии. Так что, в конце концов, мне надоело плющить зад на жестком стуле, я встал, чтобы размять тело.
Немного побродив по кухне и не найдя для себя ничего интересного, я подошел к окну, чтобы взглянуть на Италию при свете погожего осеннего денька. Из домика открывался красивый вид на поросшие зеленью склоны, аккуратные двух и трехэтажные здания, многие из которых были увиты то ли плющом, то ли виноградными лозами, а вдалеке виднелся и сам величественный Рим…