Книга разлук. Книга очарований

Сологуб Фёдор Кузьмич

— Чем же не слово?

— Вообще у тебя ухватки грубые и слова мещанские. Можно бы вести себя поприличнее.

Шаня обиделась и угомонилась.

— Мои слова не нравятся, так нечего со мной и говорить. Известно, я невоспитанная, ну так иди к барышням.

Шанины губы дрогнули и на глазах заблестели слезинки. Женя почувствовал раскаяние.

— Шанечка, дорогая, — закричал он, бросаясь к ней, — не сердись: я — грубый, а ты — божественная, добрая.

VIII

Шаня и Женя забрались в самый дальний угол сада. Из-за изгороди видны

были поля и вдали лес. Шаня прислонилась грудью к невысокому забору, счастливо вздохнула и тихонько промолвила:

— Как красиво!

Женя принял усиленно равнодушный вид.

— Ну, — сказал он, — это веселит тебя потому, что ты еще мало что видела. Вот если бы ты побывала за границей, — так там есть местечки, в Швейцарии, например, на Рейне. Я во всех этих местах был, и в Италии, и во Франции, словом, везде.

— А в Америке был? — спросила Шаня.

— Нет, еще не был.

— Ну, значит, не везде был.

— Ну, кто же ездит в Америку! А ты была в Москве?

— Нет, меня никуда не возили, — я только в Рубани была, а дальше и не бывала.

— Что Рубань! Только слава, что губернский город, — городишка самый захолустный. Ты, значит, ничего хорошего не видела.

Шаня завистливо вздохнула.

— Когда я буду большая, — сказала она, — я везде, везде выезжу, — во всех городах побываю.

— Во всех городах нельзя побывать, — важно сказал Женя, — их очень много.

— Что ж, что много! А вы отчего нынче никуда не уехали?

— Ну, мы порастрясли денежки, — досадливо сказал Женя, — мой папа умеет это делать. А заграница кусается. Вот здесь и киснули все лето.

— И ты жалеешь? — кокетливо спросила Шаня.

— Зато я с тобой, Шанечка, познакомился.

— Но ведь это не так интересно, как заграница!

— Милая Шанечка, ведь ты знаешь, что я тебя люблю.

— Ты сам-то давно ли это знаешь?

— Да ведь мы еще недавно знакомы, Шанечка.

— А ведь признайся, ты бы так и не догадался, что ты меня любишь, если б я сама тебя не навела на эту мысль?

— Ну, да, вот еще!

— Нет, признайся, ведь так?

— Конечно, — важно сказал Женя, — вы, женщины, больше нас понимаете в делах любви, — это ваша специальность.

Глава 2

I

Сегодня Самсоновы обедали позже обыкновенного: Шанин отец только что вернулся из своей поездки в уезд. Он был не в духе. Шанька боязливо посматривала на него и старалась за обедом не обратить на себя его внимания. Но суровая фигура отца притягивала к себе Шанины взоры.

Полувосточный склад лица обличает в нем не чисто русскую кровь. Черные, густые и невьющиеся волосы начинают седеть. Черные глаза с желтыми белками мрачно блестят. Невысокий и узкий лоб, изборожденный глубокими прямыми морщинами, сжат у висков. Загорелое лицо имеет красновато-желтый оттенок. Плотный стан слегка сутуловат. От лица Шаня переводит глаза на мать: это — черноволосая и черноглазая женщина южнорусского типа, лет тридцати, еще совсем молодая на вид и красивая, — Шаня похожа больше на мать, чем на отца.

Марья Николаевна предчувствовала, что Шане

достанется от отца, и была недовольна: хоть она и сама иногда колотит Шаньку, но не любит, чтоб отец это делал. А отец угрюмо молчал… Наконец он пристально посмотрел на Шаню. Она зарделась под его взорами. Отец угрюмо спросил:

— Ну, что, перевели?

— Оставили, — робко ответила Шаня.

— Хорошее дело! Что ж, у меня шальные деньги за тебя платить? Вот как возьму веник…

— Вы только и знаете, — шепнула Шаня, ярко краснея.

Она знала, что отец может исколотить ее до полусмерти, — но в ней сидит злобный дьяволенок, который подсказывает ей дерзкие ответы. Ей страшно, — но дерзкие слова словно сами срываются с языка.

— Молчи, пока… — внушительно и грозно говорит отец.

А мать смотрит на нее с упреком и делает ей, незаметно для отца, знаки, чтобы она молчала. Но Шаня не унимается и ворчит:

— Никто так не обращается… Я — большая.

— А вот поговори у меня. Зачем сапоги в глине?

— Не успела снять, — сейчас только пришла.

— А где была до этаких пор?

— Известно, где, — в гимназии. Где ж мне быть!

— Врешь, негодная! — крикнул отец. — Говори сейчас, где шлялась!

— Что ж, дома все сидеть, что ли! Уж и по улице нельзя пройти, и в саду нельзя погулять.

— Погруби еще! — грозил отец, и суровое лицо его бледнело.

— Чего мне грубить, — я дело говорю.

— Ну, чего отцу огрызаешься! — вступилась мать.

— Вовсе я не огрызаюсь. И вы еще на меня нападаете, чтой-то такое!

— Вот огрызок-то анафемский! — негодовала мать. — Ты ей слово, она тебе десять.

— Знаю, матушка, — заговорил отец, — ты все еще с мальчишкой Хмаровым хороводишься. Не пара он тебе. Форсу у них только много, а сами гольтепа такая… Вот они у меня в лавке товару набрали на столько, чего и все-то они сами не стоят, а платить не платят.

— Не украдут ваших денег! — запальчиво крикнула Шанька.

— Зачем красть! — с презрительной усмешкой возразил отец, — не отдадут — и вся недолга. Вот слышно, переведут их отсюда, — уедет из Сарыни, а там судись с ними.

— Вы обо всех по себе судите, так и думаете, что все обманывают.

— Что такое? — закричал отец, багровея. — Ах ты, мразь ты этакая, кому ты говоришь! Да я тебе голову оторву. Пошла вон из-за стола!

— Чтой-то, и поесть не дадут, — захныкала Шаня.

— Вот я тебя накормлю ужо березовой кашей. Вон, вон пошла!

— Да дай ты ребенку поесть, — сказала Марья Николаевна. — Успеешь еще накуражиться.

— Вон! — бешено закричал отец и стукнул кулаком по столу.

Посуда задребезжала. Шаня выскочила из-за стола побледневшая и испуганная, уронила стул, метнулась было к матери, но, увидев, что отец тяжело подымается со стула, тихонько взвизгнула и бросилась к двери.

— Куда? — остановил ее отец свирепым криком. — В угол! На колени!

Шаня, дрожа, повиновалась. С расширенными от испуга глазами сунулась она в угол, неловко выдвинупа из угла тяжелый стул, быстро опустилась на колени и уткнулась в угол побледневшим лицом. Отец опять сел.