Книга Розы
Шрифт:
– Борис Иванович, иди сюда, – зову одного из наших. – Будешь старшим у строителей в распоряжение председателя колхоза.
– А сколько трудодней запишут? – интересуется Борис Иванович.
– Это ты с ним сам договаривайся.
Он – к председателю. Тот пообещал два трудодня.
– За два трудодня я буду ходить с бабами, их щекотать и смеяться, – отказывается Борис Иванович. – Роз, он что, дураков ищет – по такой жаре маты из камыша плести, наверх поднимать их, укладывать, да еще стропила делать?!
– Борис Иванович, я в этом ничего не
– Четыре трудодня запишут – тогда пойдем, – постановляет строитель.
Подхожу я к председателю:
– Что ж ты, голова? У тебя рабочая сила бесплатная.
– Яка ж бесплатна? Вон – четыре трудодня просит.
– Ну и отдай четыре, – говорю.
Эти трудодни в Харькове на базаре можно было обменять на продукты: муку, крупу, семечки, яйца. Я трудодни свои Володьке отдавала, он шел и менял. Даже мыло раз дали черное хозяйственное. Груня радовалась:
– Я хоть его робу отстирала.
Мужики поэтому за трудодни торговались. А девки – что дадут, тому и рады. Я голове тогда предложила:
– Ты мужикам напиши побольше, а девкам можно и поменьше. Они не очень за трудодни-то бегают.
В конце концов договорились. Начали наши хлопцы сооружать навес на току. Как половину накрыли, так тень образовалась. И девчата полегли в эту тень отдыхать. Как мы загорали в такую жару, я уже рассказала. У мужиков с этим сложнее было. Трусов тогда никто не имел, носили кальсоны. Подвернут, насколько возможно, – срамота одна. Вот им одна девка и предложила:
– Давайте, я вам из маек трусы сделаю. Посередке зашью, наденете – и за трусы сойдет.
Так и сделала. На поток шитье поставила – мужики ей майки, она им – трусы. Все довольны.
И вот как-то веду я волов на водопой и слышу со стороны тока крик, шум, гогот.
Оказывается, дядя Сережа, крупный мужчина, наверху сидел, когда эта середка у самодельных трусов расползлась, и все его хозяйство наружу вывалилось. А девки снизу смотрят и смеются:
– Ой, как не стыдно!
А одна бухгалтерша прямо глаз не отводит и громче всех кудахчет:
– Я в партком пойду, скажу. Как вам не стыдно? Что это творится?
Я подошла и спрашиваю:
– Что случилось?
– Да у дяди Сережи трусы лопнули, – хохочут девчата.
Тогда я бухгалтерше посоветовала:
– Ты, когда в партком пойдешь, не забудь сказать, что глаз от него не отводила. И пусть там решают, правильно это или нет.
Дядя Сережа, как меня увидел, майку спустил, насколько возможно, чтоб срам прикрыть, и говорит:
– Роза, ось бачь. Что ж та сучка, которая шила, так меня опозорила?
– Да нитки, наверное, гнилые.
– А ты хорошо подметила, как та бухгалтерша с меня глаз не спускает?
– Так я смотрю, что она наверх глядит, и думаю, что ж она там увидела?
– Да хрен мой и увидела. Теперь вот и облизывается, что ей он не достался.
Вот уж насмеялись все от души!
Глава 21
А
Уже много лет спустя моя сестра Галя с мужем побывали в румынском городке Топлица, нашли могилу Раечки и узнали, что похоронили военврача Раису Эпштейн со всеми воинскими почестями и за могилой ухаживают местные жители.
А еще раньше, сразу после войны, я узнала подробности гибели нашей любимой сестренки, разыскав медсестру Лиду, которая вышла замуж за того самого Константина, вытащившего Раю с минного поля. И вот как это произошло.
Лида прислала открытку, написав, что они с мужем живут в Харькове и приглашают меня прийти к ним, познакомиться. Без труда я нашла нужные улицу и дом, осталось найти квартиру под номером 21. Захожу в какой-то подъезд. Лестница длинная вверх ведет. Вижу, на площадке выше этажом возле двери табурет, на нем примус горящий, на примусе – чайник. И тут выходит на площадку мужчина в военном галифе и нижней рубахе. Я спрашиваю у него:
– Скажите, пожалуйста, двадцать первая квартира не здесь?
Мужчина смотрит на меня и вдруг резко бросается за дверь. Табурет отлетает в сторону, чайник с кипятком летит вниз. Я еле успеваю отскочить в сторону. Потом Константин мне признается:
– Роза, поверь мне, я храбрый офицер. Но когда я увидел, что в подъезд входит Рая и ее голосом спрашивает, мурашки пробежали по телу – я вздрогнул.
Костя действительно был храбрым офицером, награжден орденом Красной Звезды и орденами Отечественной войны первой и второй степеней. Когда он пришел в себя, то снова выглянул на площадку и понял, кто перед ним в шинели. Потом предупредил меня:
– Лида беременна, ей волноваться нельзя. Так что я сначала скажу, а потом ты зайдешь.
В шинеле сестры и своей синей беретке со звездочкой я вхожу в комнату:
– Здравствуйте!
Лида смотрит на меня и охает:
– Господи! Бывает же такое! Вы же не можете быть двойняшками?!
– Я могу быть только родной сестрой Раи Эпштейн, – отвечаю.
– Она мне говорила, что вы похожи. Но что настолько…
Так состоялась эта встреча, на которой друзья и сослуживцы сестренки Раечки рассказали обстоятельства ее гибели. А в памяти моей Раечка осталась навсегда такой же молодой, красивой и счастливой, как на последней фотографии, датированной 1944 годом.
Но жизнь продолжалась. И у каждого из моих родных и близких в этой послевоенной жизни был свой крестный путь.
В семье Беллы продолжались ссоры и выяснения отношений, вызванные ревностью Анатолия. Однажды, устав от бесконечных выяснений отношений, Белла написала письмо отцу, в котором жаловалась на грубость и ревность мужа. Отец ответил очень быстро:
«Дочка! Сохрани тебя Бог от того, чтобы ты оставила Анатолия или плохо с ним обращалась. Помни: ему война столько на плечи и на душу навалила, что не каждый вынесет – на целый полк хватило бы того горя, которое перенес твой муж. Обращайся с ним, как с самым дорогим человеком».