Книга сияния
Шрифт:
Первой женщиной Рудольфа стала его кормилица, та самая, которая солила его молоко своими слезами. Груди ее давным-давно высохли, однако она по-прежнему оставалась жизнерадостной и пришлась ему весьма по вкусу. Разве она не щипала его пенис, когда он еще был несмышленым младенцем? Дальше – помощница прядильщицы шелков, малышка, что раскладывала коконы по ячеистым подносам. За ней – помощница перчаточника, мастера по кушакам и ремням; галантерейщица, служанка шляпника. В возрасте шестнадцати лет Рудольф наконец-то занялся одной из испанских придворных дам. Волосы этой дамы, разделенные на прямой пробор, приглаженные и стянутые в плотный узелок у нее на шее, казались нарисованными на ее крошечном черепе. Рудольф почти слышал, как она моргала черными, как у каймановой черепахи, глазами, а на поясе у нее висел маленький молитвенник в кроваво-красном переплете
Прежде чем Рудольф покинул испанский двор, его дядя Филипп и отец Максимилиан организовали помолвку принца с его кузиной Изабеллой, а Эрнста помолвили с другой дочерью Филиппа. Изабелле было тогда тринадцать лет, Рудольфу почти двадцать, и еще двадцать лет должно было пройти, прежде чем Альбрехт, один из младших братьев Рудольфа, женился на Изабелле «из-под него», чего Рудольф никак не мог им обоим простить. Другие брачные договоры также остались побоку. Когда Тихо Браге сделал свое зловещее предсказание о том, что Рудольфа убьет один из его законных сыновей, правитель Священной Римской империи почувствовал, что его сопротивление всяким матримониальным радостям теперь полностью оправдано. И это несмотря на все мольбы его семьи, все ссылки на его предков, которые были всего-навсего средней руки рыцарями в обветшалом замке под названием Габихтсбург, или Соколиный Замок, на Рейне, но заключали браки по всей Европе. Говорили даже, что Габсбурги заполучили при содействии Венеры то, что обычно получают при содействии Марса.
Не то чтобы Рудольф соблюдал безбрачие как правитель-холостяк. Вовсе даже нет. Множество его незаконнорожденных детей с взъерошенными волосами и выступающими подбородками бегало по проулкам под Градчанским замком, нося в себе императорскую кровь, а Рудольф по-прежнему предпочитал женщин, чьей задачей было служить всем его прихотям и потребностям, – своих служанок и прачек, а еще свою кондитершу, высокую, светловолосую чешскую девственницу.
17
Согласно обычаю, только муж мог знать, когда его жена отправлялась в микву, – только муж и служительница купальни, с которой женщине следовало договориться заранее. С самого начала менструации, семь дней после ее окончания и до тех пор, пока женщина не погружалась в очистительные воды миквы, муж должен был воздерживаться от прикосновения к своей жене. Таков был Закон. В течение «белого периода», сразу после менструации, Рохель ежедневно себя осматривала, убеждаясь, что нигде нет ни пятнышка крови, а затем, на седьмой день, после наступления ночи, опустив голову, быстро пускалась в обязательную прогулку к задним воротам Юденштадта.
Юденштадтская миква, построенная в согласии с требованиями Галахи, на средства мэра Майзеля, представляла собой довольно изящное здание с жестяной крышей, снаружи облицованное кирпичом, а изнутри кафелем. Согласно установлениям, сами бассейны были вырыты в земле. Один бассейн, для хранения, содержал в себе запас из двухсот галлонов дождевой воды, накопленной на черный день. Вода поступала в другой бассейн – собственно микву – через дыру с сечением два дюйма в самом узком месте. Женщина могла погрузиться в воду по грудь, а вода постоянно подогревалась посредством системы труб, по которым теплый воздух шел от огромного очага у входа. Об этом очаге заботился нищий, который также подметал синагогу и выполнял другую случайную работу, – так называемый прихлебатель Юденштадта.
К несчастью, в здании миквы был один изъян, о чем ведать не ведали жители Юденштадта. В стене купальни, что примыкала к задней стене Юденштадта – как раз в том месте, где два кирпича не были как следует зацементированы и легко извлекались, в том самом месте, куда – еще при жизни бабушки Рохели – завистливый и зловредный Тадеуш положил мертвого младенца, именно там, где Вацлав прятал детские подарки для совсем еще юной Рохели, появились две маленькие трещинки. Эти трещинки были искусно обработаны зубилом и превращены в два небольших, шириной с человеческий глаз отверстия, которые доходили до самой внутренней стены и покрывающего ее кафеля. Полную ответственность за столь вопиющее нарушение приличий нес Киракос, и через эти смотровые отверстия он уже несколько лет распутно наблюдал за тем, как мужчины Юденштадта очищаются в микве пред службами и как женщины готовятся к священному воссоединению со своими мужьями после обязательного воздержания.
Рохель радовалась этим дням, когда можно было отдохнуть от исполнения супружеских обязанностей. Все выходило так, словно нежелание их исполнять получило одобрение свыше.
Не подверженная головным болям или болям в животе (и зная вдобавок, что, согласно заповеди, Зеев ее касаться не может), в течение своих менструаций Рохель становилась еще более мила со своим супругом. Радостно напевая, пританцовывая, вприпрыжку передвигаясь по комнате, молодая женщина усердно за ним ухаживала и внимательно слушала, как он перечисляет все приключившиеся с ним мелочи или указывает, как именно она должна приготовить еду. Зеев тогда становился для Рохели предметом заботы и ласки, и ей очень хотелось погладить мужа по голове, заверить его в том, что они на самом деле добрые друзья, отлично подходящие друг другу товарищи по работе и что их брак обязательно станет плодотворным. Да, Зеев был намного ее старше, но он вовсе не был хилым и немощным или таким старым, как бабушка Рохели. Пусть даже, подобно ее бабушке, он все время говорил, а она в основном молчала, Рохель находила своего мужа приятным в общении, а их общая борьба за то, чтобы поставить на стол еду, казалась предопределенной.
Однако, когда месячные Рохели заканчивались и она возвращалась из миквы, неохотно плетясь по кладбищу, обходя по дороге дом раввина, шуль, пекарню и шохет, страх входил в ее сердце. Когда она открывала дверь в их комнату, там уже все было по-другому. Сама атмосфера менялась, как будто там произошла внезапная осыпь или земля под их домом слегка накренилась. Зеев вел себя так, будто его натерли перцем, ибо руки его дрожали, выполняя самую простую работу, жгучий румянец поднимался над его бородой, расползался по лбу, и жесткий блеск вползал в его обычно столь мягкие глаза. Позднее тем вечером, пока Рохель старалась лежать неподвижно, крепко держась за края кровати, а Зеев вовсю над ней раскачивался, молодая женщина испытывала странное ощущение – как будто она соскальзывает с самого края мира в клубящуюся пыль, где станет навеки потеряна и никто о ней не узнает.
Прежде чем погрузиться в священные воды купальни, Рохели следовало тщательно вымыть мылом волосы, ногти, все до единой части своего тела, все мельчайшие впадинки – даже протереть чистой тряпочкой зубы и язык. Служительница, чья кожа над желеобразной плотью от постоянной сырости покрылась множеством коричневых пятен, терла молодой женщине спину. И наконец, окатывала ее полными ведрами свежей, чистой воды, подогретой до приятной температуры. Тогда Рохели казалось, будто она стоит под невероятно густым ливнем. Только после этого она считалась готовой для погружения в микву.
Из того малого, что знала Рохель, кафель миквы казался маврской работы, ибо на каждой его частичке имелся небольшой узор в ярко-синих и зеленых тонах. В то же самое время этот кафель создавал впечатление, будто ты находишься в беседке, в саду с фонтаном или, когда наступала ночь и загорались свечи, в гроте, древнем и заколдованном. Тогда вода отбрасывала подсвеченные движущиеся тени на потолок, а внутри всего помещения каждый звук отзывался эхом богатой истории древней традиции. Рохель, которой нравились вещи, обозначавшие другие вещи, знала, что теперь она символически погружается сразу в четыре мистические реки, что текли из Эдема. Еврейские женщины очищались еще с библейских времен. Купаясь, Рохель оказывалась в компании Сарры, Ривки, Мириам, Анны, Двойры.[41] Разумеется, самой любимой из прародительниц была ее тезка Рохель, мать Йосефа. Она никак не могла простить Лие, сестре Рохели, обман. Лия выдала себя за Рохель и первой вышла замуж за Яакова. Рохель также не знала, что ей думать о братьях Йосефа, которые продали его в рабство. По ее скромному суждению, пусть даже Рохель и была женщиной, она не считала даже Бога выше всяких упреков – ибо разве он не притворился, что требует величайшей жертвы от Авраама? Иов ужасно страдал. Иону проглотил кит, мир охватил потоп, жена Лота превратилась в соляной столп только за то, что оглянулась назад. Почему цена неповиновения была столь высока? Не то чтобы у Рохели были или ожидались какие-либо случаи испытать Его терпение, и все же Его кара казалась слишком суровой. Даже невинные платили по самой дорогой цене.