Книга Страшного суда
Шрифт:
18 декабря 1320 года (по старому стилю). Кажется, у меня пневмония. Я хотела сама отыскать место переброски, но не дошла, у меня случился рецидив или что-то вроде. При каждом вдохе кинжальная боль под ребрами, а когда кашляю (кашляю я постоянно), такое чувство, что все внутри рвется в клочья. Некоторое время назад я попыталась сесть в постели — и меня тут же бросило в пот, наверное, подскочила температура. Доктор Аренс перечисляла
Леди Эливис еще не вернулась. Леди Имейн намазала меня какой-то жутко вонючей растиркой, а потом велела послать за женой мажордома. Я думала, она будет снова ее «распекать» за вторжение в господский дом, но когда явилась эта женщина со своим полугодовалым младенцем, Имейн сказала: «Горячка с головы перекинулась на грудь». Жена мажордома взглянула на мой висок, потом вышла и вернулась уже без ребенка, зато с плошкой горького отвара. Наверное, кора ивы или что-то вроде, потому что жар спал, и под ребрами печет уже меньше.
Жена мажордома маленькая и тощая, с острым личиком и пепельными светлыми волосами. Кажется, подозрения леди Имейн, что это жена «вводит мажордома в грех», не беспочвенны. Она пришла в подбитом мехом киртле с длиннющими рукавами, чуть не до пола, и ребенок у нее был завернут в шерстяное одеяло тонкой вязки, а разговаривает она, странно растягивая слова, видимо, в подражание выговору леди Имейн.
«Зарождающийся средний класс», как сказал бы мистер Латимер, нувориши, ждущие своего часа, который наступит через тридцать лет, когда грянет чума и унесет с собой треть аристократии.
— Это ее нашли в лесу? — полюбопытствовала жена мажордома с порога — безо всяких церемоний и «приличествующей скромности», улыбаясь леди Имейн, как старой подруге.
— Да. — Леди Имейн умудрилась вложить в один короткий слог раздражение, презрение и неприязнь.
Жена мажордома как ни в чем не бывало подошла к кровати — и отшатнулась, единственная из всех выказывая опасение заразиться.
— У нее не (какая-то там) горячка?
Переводчик не разобрал слово, и я тоже — из-за неудобоваримого выговора. Флоронийская? Флорентийская?
— Рана на голове, — отрезала Имейн. — От нее и горячка в груди.
Жена мажордома кивнула.
— Отец Рош рассказал, как они с Гэвином нашли ее в лесу.
Имейн поджала губы, осуждая панибратское упоминание рыцаря по имени, и жена мажордома, в этот раз уловив недовольство, быстренько убралась заваривать ивовую кору. Даже коротенький реверанс изобразила у порога.
После ухода Имейн ко мне пришла Розамунда — подозреваю, ее назначили приглядывать за мной, чтобы я снова не сбежала, — и я поинтересовалась, правда ли, что Гэвин обнаружил меня не один, а с отцом Рошем.
— Нет, — ответила Розамунда. — Гэвин встретил отца Роша по дороге и поручил присмотреть за вами, чтобы самому отправиться обратно на поиски разбойников, но никого не нашел, и они вдвоем привезли вас сюда. Вам не о чем беспокоиться. Гэвин перевез все вещи в поместье.
Я
(Пауза.)
Я думаю над словами леди Имейн: «Горячка от головы перекинулась на грудь». Похоже, никто здесь не понимает, что я больна. Они спокойно пускают ко мне девочек, насторожилась только жена мажордома, однако и та, узнав, что у меня «горячка в груди», подошла к кровати уже без опаски.
Но ведь она боялась заражения в принципе, и Розамунда на мой вопрос, почему она не пошла с матерью навестить коттера, ответила как о само собой разумеющемся: «Матушка меня не берет. Коттер хворает».
Судя по всему, они не понимают характера моей болезни. Ярко выраженных симптомов вроде оспы или сыпи у меня нет, а жар и бред они приписывают ране на виске. В Средние века раны часто воспалялись, и заражение крови не было редкостью, но для других это не заразно, вот и нет нужды держать девочек подальше от больной.
Впрочем, никто пока и не заразился. Я здесь уже пять дней, а у вирусов инкубационный период от двенадцати до сорока восьми часов.
Доктор Аренс говорила, что больной наиболее заразен как раз до появления симптомов; вполне возможно, я уже перестала быть заразной, когда девочек пустили в комнату. Либо они все давно этим переболели, и у них иммунитет. Жена мажордома подозревала у меня какую-то «флорентийскую» или «флантийскую» горячку; а мистер Гилкрист утверждает, что в 1320-м здесь прошла эпидемия гриппа. Может, его я и подхватила.
Сейчас день. Розамунда сидит под окном, вышивая темно-красной шерстью по льну, а рядом со мной прикорнул Черныш. Теперь я понимаю, мистер Дануорти, как вы были правы. Я оказалась совсем не готова и совершенно не представляла, как оно будет на самом деле. Вы ошиблись лишь в одном: Средневековье не похоже на сказку.
Сказки тут на каждом шагу: красная, как у Красной Шапочки, накидка Агнес, крысиная клетка, плошки с кашей, хижины из веточек и прутиков, которые легко сдует злой и страшный серый волк.
Колокольня похожа на башню, в которой томилась Рапунцель, а Розамунда, румяная и темноволосая, склонившаяся в белом чепце над шитьем, — ни дать ни взять Белоснежка.
(Пауза.)
Снова жар. В комнате пахнет дымом. Леди Имейн, преклонив колени рядом с кроватью, молится с часословом в руках. Опять послали за женой мажордома. Видимо, дела мои совсем плохи, раз леди Имейн согласилась ее снова принять. Позовут ли священника? Если да, надо спросить, вдруг он знает, где Гэвин меня нашел. Здесь так жарко! Вот это уже мало похоже на сказку. За священником посылают, только когда человек при смерти, но вероятность смерти от пневмонии в начале XIV века составляет, согласно расчетам, лишь семьдесят два процента. Надеюсь, священник придет поскорее — пусть скажет, где переброска, и подержит меня за руку.