Книга Страшного суда
Шрифт:
— Далеко отсюда то место, где Гэвин меня нашел?
— А то, — ответила Агнес, и Киврин поняла, что девочка ничего на самом деле не знает.
Бесполезно. Надо говорить с самим рыцарем.
— Гэвин уже вернулся?
—Да, — поглаживая спящего щенка, кивнула Агнес. — Хочешь с ним потолковать?
— Хочу.
— Так ты любодейка?
Киврин не поспевала за скачками девочкиных мыслей.
— Нет, — ответила она, но тут же спохватилась, что не должна ничего помнить. — Я забыла, кто я такая.
Агнес тискала Черныша.
— Бабушка говорит, что только любодейка
Дверь открылась, и в комнату вошла Розамунда.
— Тебя там все обыскались, неслух, — уперев руки в боки, отчитала она сестру.
— Я разговариваю с леди Киврин, — оправдалась Агнес, кинув тревожный взгляд на покрывало, где, почти сливаясь с собольим мехом, лежал Черныш. Видимо, собак не разрешают приносить в дом. Киврин прикрыла щенка краем одеяла, чтобы не увидела Розамунда.
— Матушка сказала, дама должна почивать, чтобы рана затянулась поскорее, — строго заявила Розамунда. — Пойдем к бабушке. — Она вывела малышку из комнаты.
Киврин проводила их взглядом, отчаянно надеясь, что Агнес не сболтнет леди Имейн насчет просьбы поговорить с Гэвином. Она-то думала, что имеет более чем весомую причину искать с ним встречи, что все поймут: она тревожится о своих пожитках и о поимке разбойников. Но в начале XIV века оказалось «негоже» незамужней знатной девице «дерзко напрашиваться» на разговоры с молодыми людьми.
Эливис общаться с ним не возбранялось — она хозяйка дома, и рыцарь подчиняется ей так же, как ее супругу, который сейчас временно в отлучке. Леди Имейн тем более — она мать его господина. Киврин же следовало дождаться, пока он сам к ней обратится, а потом отвечать с «приличествующей девице скромностью».
«Все равно я должна с ним поговорить. Кроме него никто не знает, где переброска».
В горницу ворвалась Агнес и сразу же схватила на руки спящего щенка.
— Бабушка очень сердится. Она думала, я свалилась в колодец, — выпалила девочка и тут же умчалась.
И наверняка «бабушка» не преминула надрать за это уши Мейзри. Служанке сегодня уже досталось, когда она проморгала Агнес, притащившую Киврин серебряный ковчежец леди Имейн — девочка, повергнув переводчик в ступор, назвала его «реквиларием». Как поведала Агнес, в маленьком медальоне хранится обрывок савана святого Стефана. Оплеуху Мейзри отвесили за то, что не уследила за Агнес и позволила ей взять цепь, при этом ни словом не попрекнули за то, что ребенок ходит в комнату к больной.
Никого почему-то не беспокоило, что девочки сидят рядом с Киврин и могут от нее заразиться. Да и Эливис с Имейн никак не пытались себя обезопасить.
Конечно, в это время еще не понимали механизм передачи заболевания — болезнь считалась карой за грехи, а эпидемия — божьим гневом, но про заразность уже знали. Взять хотя бы девиз чумных времен: «Беги поскорее, подальше, подольше», да и карантины существовали.
Но не здесь. Что, если девочки заболеют? Или отец Рош?
Он сидел с ней всю горячку, касался ее, спрашивал имя. Киврин, наморщив лоб, попыталась припомнить ту ночь. Сперва падение с коня, потом костер... Нет, это ей привиделось в бреду. Как и белая лошадь. У Гэвина конь вороной.
Они
Придется узнавать у Гэвина, где переброска, но только не на глазах у леди Имейн, которая считает Киврин «любодейкой». Надо поправиться, набраться сил, чтобы встать с кровати, спуститься в зал, выйти на конюшню, отыскать Гэвина и поговорить с ним наедине. Надо выздоравливать.
Она уже слегка окрепла, хотя дойти до ночного горшка без посторонней помощи пока не получалось. Головокружение прошло, жар спал, однако дыхание по-прежнему сбивалось. Хозяйки тоже, очевидно, решили, что Киврин идет на поправку — к ней почти все утро никто не заходил, только Эливис заглянула, чтобы смазать рану вонючим снадобьем. «И выслушать мои дерзкие притязания на Гэвина», — добавила Киврин мысленно.
Она решила не терзать себя пустыми домыслами о словах Агнес, о том, почему подвели прививки, и о том, где находится переброска, а сосредоточиться вместо этого на выздоровлении. Пользуясь тем, что днем к ней никто не заглянул, она снова и снова садилась на кровати и спускала ноги на пол. Когда под вечер зашла Мейзри с лучиной, чтобы проводить ее на горшок, Киврин уже смогла дойти обратно до кровати сама.
Ночью похолодало еще сильнее, и Агнес поутру зашла ее проведать в красной накидке с толстым суконным капюшоном и белых меховых рукавицах.
— Хочешь посмотреть мою серебряную пряжку? Мне ее подарил сэр Блуэт. Принесу ее завтра. Сегодня не могу, мы идем за святочным поленом.
— За святочным поленом? — встревожилась Киврин. Ритуальное полено обычно рубят двадцать четвертого, а сегодня только семнадцатое. Или она неправильно поняла леди Имейн?
— Да, — кивнула Агнес. — Дома мы всегда ждали до Сочельника, но скоро начнется вьюга, поэтому бабушка наказала отправляться сейчас, пока сухо.
Вьюга. Как же она узнает место, если все занесет снегом? Повозка и сундуки еще там, но если снегу выпадет хотя бы по щиколотку, дорога станет неразличимой.
— Все-все-все пойдут за поленом? — спросила Киврин.
— Нет. Отец Рош позвал матушку к больному коттеру [16] .
Вот почему свирепствует леди Имейн, распекая всех подряд — и Мейзри, и мажордома, и Киврин заодно.
— Бабушка тоже с вами?
—А то. Я поеду на своем пони.
— И Розамунда поедет?
16
Коттер — малоземельный крестьянин, владеющий лишь хижиной и клочком приусадебной земли, слишком ничтожным, чтобы с него прокормиться, поэтому вынужденный идти в батраки к владельцу поместья