Книга суда

Лесина Екатерина

Дверь снова хлопнула, раздраженно, резко, и Дэка спешно заговорил дальше:

– Я не хочу в деревню и крестьянином, я буду воином и князем.

– Тогда наберись мужества принимать обстоятельства такими, каковы есть.
– Карл смотрел сверху вниз, но разговаривал с Дэкой как с равным, и слезы моментально исчезли.
– В данный момент ты ведешь себя не как князь, а как сопливый мальчишка, который при малейшей неприятности прячется за юбкой матери.

– И-извините.

– В данном случае извинения не уместны. У тебя было полчаса на

то, чтобы собрать необходимые вещи. Десять минут ты потратил на жалобы и игру в прятки, и вместо того, чтобы заниматься делом. Твоя мать вынуждена была бегать за тобой. Поэтому извинения просить будешь у нее.

– Да, Карл. Я понял, - Дэка рукавом вытер нос.
– Но ты же обещал…

Карл опустился на колени, так, чтобы глаза были на одном уровне, сказал:

– Если у меня получится выжить, то я исполню обещание. А если не получиться… выберешь себе другого учителя, только с умом выбирай и думай, чему хочешь научиться. И еще, у Кхитара будет копия одной книги, очень интересной книги, еще одну дам тебе, станешь старше - прочти обязательно.

– Обещаю. Карл… а ты тоже хороший.

И Дэка, вихрем сорвавшись с места, выбежал из лаборатории.

– Хороший… тоже мне, нашли фею… - Карл поднялся с пола, чересчур уж раздраженно отряхнул колени и сказал.
– С этим разобрались. Теперь, что касается тебя, Фома. Спускать тебя вниз смысла нет, без капсулы и лекарств и двух дней не протянешь.

– А здесь?

– А здесь скоро будет жарко. Точнее, «здесь» скоро перестанет существовать. И ты вместе с ним, равно как и я, если останусь. Черт, больше двух тысяч лет прожил, а умирать все равно обидно.
– Карл подошел к шкафчику и нарочито медленно принялся переставлять на стол запаянные колбы.
– И дом терять тоже обидно, только-только привыкать начал. Мы вообще тяжело к чему-то привыкаем.

Выбрав одну с полупрозрачным содержимым цвета жидкого золота, он осторожно срезал когтем верхушку.

– Если объединимся, то шанс появится, хоть призрачный, но все-таки… Хельмсдорф крепче, да и Ветер признал Рубеуса, меня восточный так не слушается… новое поколение, мы приказывать привыкли, они разговаривают. Не понимаю.

Тонкая игла втягивала вязкую жидкость, заполняя прозрачное брюхо шприца золотом.

– Поэтому придется там стоять. Следовательно, Саммуш-ун скорее всего обречен. Ты извини, что так вышло, я надеялся их развести, удержать… хотя бы пару месяцев, чтобы нормально подготовиться. А он взял и прострелил голову. Не могу судить, сам бы с удовольствием, да Марек разозлиться.

Фома не понимал, о чем речь, но в медленных выверенных движениях Карла чудилась угроза.

– Ты один здесь останешься. Если повезет… очень сильно повезет, то Саммуш-ун не пострадает. А не повезет, тогда… с Мертвым ветром лучше не встречаться. Это, - заполненный тягучей желтой жидкостью шприц лег на исписанную стопку бумаг, - безболезненный уход. Уснешь и все. Куда колоть значения не имеет… жаль, что книгу дописать не успел, когда нет финала, всякий стремится

по-своему сделать, но что готово, то я перепечатал, копии сделал.

– Зачем?

– Чтобы не пропало. Авось кто-нибудь и поймет что-нибудь. Ты извини, мне еще об остальных позаботиться надо, как-никак сюзерен.
– Карл резко приложил правую ладонь к виску.
– К пустой голове, конечно, не принято, но… за давностью лет. Удачи.

– И тебе тоже.
– Фома попытался повторить жест, кажется, получилось, во всяком случае, Карл серьезно кивнул и ответил:

– Здравия желаю. Только… если поймешь, что конец, лучше яд, чем сайвы.

Шприц с полупрозрачным золотом остался лежать на тумбочке. А может прямо сейчас? Чего тянуть? Но Фома отогнал неприятную мысль и, взяв очередной чистый лист, написал:

«Близость смерти заставляет людей, да и не людей, иначе смотреть на жизнь. Или возможно, я лишь сейчас начинаю видеть то, что существовало всегда. У меня есть выбор и время. я счастливый человек, потому как у многих нет и этого».

Глава 11.

Вальрик

Снова зал. Стеклянный потолок и нервозная, переливающаяся многими оттенками темнота. То лиловая, то черная, то нежно-синяя, будто вот-вот растает, выпуская на волю солнца, и снова черная. Смотреть на эти переливы неприятно, моментально начинает кружиться голова.

Под стеклянным куполом та же растянувшаяся агония: пятна крови на полу, отпечаток ботинка, скомканная салфетка под стулом. На серых панелях созвездия огней, синие, желтые и красные… почти все красные. Тревожно.

В центре зала стеклянная труба и витая лестница, уходящая куда-то вверх, где в черно-лиловых переливах неба тускло поблескивала стальная паутина.

– Туда, - Тора указала на ступеньки.
– Лифт не работает, но нужно наверх, там первый пост и… лучше слышно. Только я тебя здесь подожду.

– Почему?

– Больно слушать, как они все… даже через границу больно, а ты снимешь, - в словах Торы послушался упрек.
– Зачем тебе туда?

Вальрик посадил Тору на кресло, серо-черная обивка, высокая круглая спинка и широкие подлокотники, обтянутые материей. Кресло чересчур велико для нее, и Тора выглядит совсем уж ребенком. Поправила съехавший носок, разгладила складки на подоле платья и только после этого сказала:

– Ты все сам поймешь, нужно только подняться, сесть и слушать.

– Долго?

– Как сумеешь. Они и здесь злые, но когда мало, то интересно, а там, извне, их много… наверное, как раньше, когда барьера не было, только я не знаю, кто их слушал. Я бы не смогла. И ты не сможешь. На.

В руках Торы появился мяч.

– Возьми.

Горячий и неимоверно тяжелый, с трудом получается удержать в руках, и на мяч не похож, скорее на звезду, раскаленную, ощетинившуюся синими лучами.

– Ты ведь оружие искал, - ответила Тора.
– Бери. Только аккуратнее, оно нежное. И боли не любит.