Книга суда

Лесина Екатерина

– Это после встречи с ведьмой? Тебе придется лечь вон туда, это не больно и бояться нечего, аппарат проводит глубокое сканирование…

– Не надо. Ну, объяснять незачем, делай, что надо.
– Фома лег в полупрозрачную капсулу.
– А где Вальрик? Ну, если мальчик спросит, что отвечать?

Тяжелая белая крышка, черные поры отверстий, слабое гудение и синий свет, моментально породивший головную боль. Сканирование длилось довольно долго, но никаких неприятных ощущений не принесло, если, конечно, не считать боли, но к ней Фома почти привык.

–

Вальрик скорее всего мертв, - проинформировал Карл, помогая выбраться из капсулы.
– Точнее, я очень надеюсь, что он мертв. А говорить лучше правду. Совсем плохо?

Фома кивнул, синий свет аппарата пульсировал в висках, выметая мысли прочь.

– Значит, на сегодня все. Пошли, доведу до комнаты.

– Там окна открыты, - предупредил Фома, придерживая голову руками. Казалось, стоит отпустить, и она расколется.

– Щиты опускаются автоматически. И вот еще, если все обстоит так, как я предполагаю, то тебе не следует выходить наружу. Лучше всего отдохни, вечером продолжим. А мальчишка, он любопытный. Главное, не позволяй на шею сесть.

Карл помог подняться, протянул рубашку и, поддерживая под локоть, повел к выходу из лаборатории. Свет пульсировал, мешая воспринимать пространство, и Фома был благодарен за поддержку. У двери вице-диктатор остановился и тихо, но жестко произнес.

– Еще один момент. Не знаю, как долго ты пробудешь здесь и с кем выпадет столкнуться, но Коннован о мальчике не знает и знать не должна.

– Почему?

– Во-первых, мне не слишком хочется отвечать на ее вопросы. Во-вторых, ей не слишком понравится то, что я сделал. Ну а в-третьих, просто помолчи, хорошо?

– Хорошо, - согласился Фома.

Добравшись до комнаты, он рухнул в кровать. Синий свет… боль… почему так больно, ведь обещал же… на подушке красное кровяное пятно, а встать нет сил. Фома перевернулся на спину, запрокинув голову. Странно, раньше из носу кровь не шла… и Голос пропал.

Коннован

Я ощущала себя предательницей. А еще сукой и стервой. Рубеус просил остаться, а я…

Потолок вздрогнул, расставаясь с очередной порцией штукатурки. Какое перемирие? Нас обстреливали, причем гораздо интенсивнее, чем прежде. И проблем стало гораздо больше. Во-первых, слух о перемирии непостижимым образом просочился к людям, и теперь я не знала, куда спрятаться от взглядов, полных надежды и ожидания. Во-вторых, я сама надеялась и ждала, а имперцы продолжали обстрел, день за днем… постоянно, каждый час, каждую чертову минуту, словно желая уничтожить саму надежду на мир.

И снова грохнуло. Белая пыль штукатурки на волосах почти на видна, но я ощущаю ее на своей коже столь явно, как и собственную подлость. Раз за разом приходится убеждать себя, что я бы не справилась, что сделала бы лишь хуже, но… но не могу забыть. Каждую минуту помню, каждое прикосновение. Руки, губы, шепот и искры на коже… больно засыпать одной, и больно просыпаться, понимая, что сама от него отказалась.

Нет шанса вернуться

и исправить, только и осталось, что скрываться внутри технозверя, пытаясь сделать вид, будто жизнь продолжается. Не жизнь - существование, размеренное, определенное необходимостью поддерживать работу завода.

Вчера набралась смелости воспользоваться связью… ответила Мика.

Все, как прежде, только хуже.

И среди бумаг затесалась чья-то идиотская записка: «Привет. Скучала? Скоро встретимся». Ее я с раздражением швырнула в мусорное ведро. Чужие встречи заставляли острее ощутить собственное одиночество.

Глава 8.

Вальрик

Ремни держат крепко, и пальцем не шелохнуть, не то, что пошевелиться. А дышится легко. На лице прозрачная маска, воздух из которой странно пьянит, хочется закрыть глаза и уснуть.

Он проспал трое суток кряду, еще столько же просто отлеживался в углу комнаты, шепотом повторяя собственное имя, почему-то ему казалось, что если помнить имя, то остальное тоже не забудется. Вчера во сне пришла Джулла, села рядом и гладила по голове, напевая песенку, Вальрик не понял ни слова, но ему было хорошо, и он многое бы отдал, чтобы навсегда остаться в этом сне. А проснулся здесь, не в силах пошевелиться, только и можно, что дышать воздухом из прозрачной маски да разглядывать тени на стене.

Его убьют. Разрежут на части, чтобы посмотреть, почему он выжил в лабиринте, или еще по какой-либо другой причине. Вдох. Выдох. Слева черное поле по которому плавно перекатываются-ползут зеленые волны. Сзади свет ощутимо нагревает волосы, если скосить глаза, то можно рассмотреть смутные силуэты каких-то машин… людей…

– Где готово? Что здесь готово? Это что ли готово?
– рывок за волосы.
– И как мне здесь операцию делать? На ощупь?

Синий - раздражение, красный - гнев. Вальрик не понимает, чем этот гнев вызван, но голос ему не нравится.

– Успокойтесь, коллега, - обманчивая мягкость, кошачья лапа со спрятанными внутри когтями.
– Моя недоработка, не оставил подробных инструкций, сейчас все будет исправлено.

– Да уж… кстати, камрад Юст, с вот этими тремя пунктами плана я категорически не согласен.

Жужжание, прикосновение холодного железа к голове, неприятно, но одернуться невозможно.

– Тщательнее, милая, тщательнее… и все здесь убрать… лучше доставить объект в третью операционную, там тоже условия подходящие.

– Но он же в сознании!

– И что? Введите еще дозу, сердце молодое, крепкое, выдержит.

Металл проникает под кожу, неприятно ощущать его внутри, но тут же по телу расползается тяжелая истома, перерастающая в сон. Он не хочет спать… не будет спать… и глаза не закроет… главное, имя не забыть…

Ничего не изменилось, те же ремни, тот же свет и даже голоса сзади.

– Сорок пять минут, а нормального человека на полтора часа вырубило бы, причем первая, не говоря уже о второй.