Книга судьбы
Шрифт:
– Не с тобой, а с твоей распутной дочерью.
Отец стал белее мела.
– Придержи язык, – предостерег он Ахмада. – Честь твоей сестры – твоя честь. Постыдись.
– Поздно, отец! Она-то уж позаботилась о том, чтобы мы лишились чести. Хватит прятать голову в песок, отец, и хватит бранить меня. Твоя бочка стыда опрокинулась, и все соседи слышали этот грохот, только ты напихал себе в уши хлопок и ничего не желаешь слышать.
Отец задрожал – было видно, как его трясет. Мать в ужасе взмолилась:
– Ахмад, сын мой! Ахмад! Пусть
Собравшись с силами, отец перебил:
– Не мешай. Пусть скажет все до конца.
– Спроси свою избалованную дочурку, – посоветовал ему Ахмад, указывая внутрь, и отец попытался взглядом отыскать меня. В комнате было темно, он протянул руку и включил свет. Не знаю, как я выглядела, но отец пришел в ужас.
– Господи! Что они с тобой сделали? – вскрикнул он и бросился ко мне, помог приподняться и сесть. Достав из кармана платок, он отер кровь с моих губ. От платка исходил прохладный аромат розовой воды. – Кто это сделал? – спросил он.
У меня слезы так и хлынули.
– Подлый негодяй, ты поднял руку на девушку? – крикнул отец Ахмаду.
– Началось! – фыркнул Ахмад. – Опять я выхожу виноватым? Что ж, забудьте о добродетели и целомудрии. На что они нам? Пусть ее поимеют все кому не лень. Пусть кидают в нас грязью.
Не знаю, в какой момент вернулся Махмуд. Когда Ахмад произнес последние слава, я вдруг заметила, что старший брат остановился на полпути между домом и внутренним двором и вид у него был растерянный. Мать снова вмешалась – завернула плечи в паранджу и сказала:
– Довольно! Восхвалите Пророка и его потомков, и я подам ужин. Ты оставайся тут. А ты принеси скатерть и расстели ее на полу. Фаати! Фаати! Где ты, негодница?
Фаати все время была тут, но никто не обращал на нее внимания. Теперь она вынырнула из угла комнаты, где пряталась за высокой стопкой постельных принадлежностей, и побежала на кухню. Несколько минут спустя она вернулась с тарелками и аккуратно поставила их на корей.
Отец все рассматривал мой разбитый рот, заплывший глаз и окровавленный нос.
– Кто это сделал? – повторил он. – Ахмад? Будь он проклят.
Обернувшись в сторону двора, он прокричал:
– Негодяй! Ты меня похоронил уже, что смеешь так обходиться с моей женой и дочерью? Даже Шемр, убивший в Кербеле имама Хуссейна, не тронул женщин и детей.
– Ну конечно! Она у нас сама чистота и святость, а я хуже Шемра. Отец, твоя дочь лишила тебя чести. И если тебе все равно, то мне нет. Я должен беречь свою репутацию. Подожди, скоро вернется Али. Спроси его, что он видел: как эта благородная госпожа кокетничала со слугой из аптеки у всех на глазах!
– Отец! Отец! – взмолилась я. – Перед Аллахом поклянусь: он лжет! Клянусь твоей жизнью! Клянусь могилой бабушки: у меня разболелась нога, так сильно, как в самый
И я зарыдала. Мать вошла в комнату и расставляла тарелки к ужину. Махмуд опирался на полку над моей головой и с необычным для него спокойствием озирал эту сцену. Ахмад ворвался в дом, остановился в проходе, ухватился за косяки и заорал истошно:
– Скажи все! Скажи! Он положил твою ногу на стол – он касался тебя, он тебя ласкал. Скажи, как ты смеялась. Строила глазки! И о том скажи, как он поджидает тебя на улице каждый день и здоровается с тобой, заигрывает…
Спокойствие разом слетело с Махмуда. Лицо его вспыхнуло, он что-то пробормотал – кроме “Аллах милосердный” я ничего не разобрала. Отец обернулся и вопросительно глянул на меня.
– Отец, отец, клянусь на благословенной пище… – Али как раз вернулся со свежеиспеченным хлебом, комната наполнилась ароматом. – Он лжет, он оговаривает меня, потому что я видела, как он пробирается в дом госпожи Парвин.
Снова Ахмад ринулся на меня, но отец заслонил меня и предупредил:
– Не смей поднимать на нее руку! Это не может быть правдой: директор ее школы сказала мне, что Масумэ – самая целомудренная, самая благовоспитанная из ее учениц.
– Ха! – скривился Ахмад. – То-то они блюдут девочек в этой школе!
– Замолчи! Придержи язык!
– Отец, он говорит правду, – вмешался Али. – Я сам видел. Тот парень положил ее ногу на стол и гладил.
– Нет, отец! Клянусь! Он держал мою стопу, а голень так плотно забинтована, что до нее и не дотронешься. К тому же врач не считается посторонним мужчиной. Ведь так, отец? Он спрашивал меня, где болит, вот и все.
– Разумеется! – подхватил Ахмад. – И мы все должны в это поверить. Кусок дерьма, птичий помет весом в сорок кило всех нас обведет вокруг пальца. Может, отца ты одурачишь, но я умнее, чем ты думаешь.
– Заткнись, Ахмад, пока я тебе по зубам не врезал! – вскричал отец.
– Давай! Что же ты? Только и умеешь нас бить. Али, почему ты молчишь? Расскажи им то, о чем рассказал мне.
– Я видел, как слуга из аптеки выходит и ждет их каждый день, – доложил Али. – И когда они проходят мимо, он здоровается, а они отвечают ему, и перешептываются друг с другом, и хихикают.
– Он лжет. Я десять дней не ходила в школу. Зачем ты выдумываешь? Да, он здоровается с Парванэ. Он знает ее отца, готовит ему лекарства и передает через нее.
– Чтоб эта девчонка легла в огненную могилу! – заколотила себя в грудь матушка. – Это все ее рук дело.
– Зачем же ты пустила ее в дом? – фыркнул Ахмад. – Я тебя предупреждал.
– Что я могу поделать? – возразила мать. – Она является, они сидят и читают вместе свои учебники.