Книга теней
Шрифт:
В тот день я бродила по улицам, почти не испытывая страха, стараясь вести себя как настоящий путешественник. Любовалась живописными башнями собора, высящегося на Плас-де-Аркевеше. Войдя в узкий проулок, затененный устремленными ввысь контрфорсами и нависающими горгульями, я добралась, овеваемая прохладой церковных стен, до скрытых в углублении дверей в три человеческих роста. Наверху в своих гнездах ворковали неяркого оперения голуби. Старые привычки дают о себе знать. Так и случилось: когда я вошла позже в церковь, все в ней показалось мне знакомым, раз и навсегда устоявшимся. Я вдыхала густой воздух, пахнущий ладаном и увядшими цветами, трогала деревянные скамьи, отшлифованные до блеска несколькими поколениями верующих, смотрела на пестрые блики
Снаружи собор показался мне потускневшим и потемневшим от времени, перегруженным скверными скульптурами и громоздкими контрфорсами, в высшей степени готическим, почти до гротеска, — мне он понравился. На вделанной в стену табличке я прочла, что собор начал возводиться в 1170 году и завершен почти четыреста лет спустя, но, несмотря на такой разрыв в датах, он казался мне образцом незатейливой архитектурной гармонии.
Внутри собор (насколько я припоминаю, он посвящен некоему Святому Гатианусу, первому христианскому миссионеру в Галлии) был пуст, даже старого ризничего, который предлагает за пару монет показать каждый затянутый паутиной угол, нигде не было видно.
Я села. Тишина и одиночество казались мне настоящей роскошью: только теперь я осознала, что искала место, где можно укрыться, спрятаться от призраков: их присутствие напоминало мне о том, что осталось позади, — о несбывшейся надежде на жизнь в Равендале. Спрятаться от широко открытых, любопытных глаз paysans [114] . Я не хотела, чтобы на меня глазели, потому что не знала, кого они видели во мне. Ты женщина. Ты мужчина. Ты ведьма.
114
Крестьяне (фр. ).
Да, это все, что я хотела: сидеть в тихом, укромном месте и ни о чем не думать. Обрести спокойствие духа, так чтобы во всем, что меня сейчас окружает, — в отполированном дереве, разноцветном стекле, гладком камне, — как соль в воде, растворились все эти вопросы: кто я, что я, как мне жить и умирать, что делать мне в заморских странах? И мне удалось на время успокоить душу, возможно, я даже молилась, не знаю. Старые привычки.
Я устроилась на скамье недалеко от алтаря, залитого ярким, струящимся через витражное окно светом. Передвигаясь мало-помалу вместе с солнцем по собственной орбите, я сперва плавно переместилась в красный луч, а затем — дальше по скамье — в золотистый. В прохладе собора этот маслянистый свет казался удивительно теплым — я позволяла ему играть на моем лице, просто купалась в нем! Подняла руки, размахивала ими в разные стороны, дурачилась, пытаясь поймать сначала золотой, потом зеленый и, наконец, фиолетовый луч.
Время шло, минуло не менее часа.
Я сидела, задумчиво глядя на гробницу двух детей Карла VIII и Анны Бретонской в углу собора, недалеко от меня. На ее белом мраморе были вырезаны изображения дельфинов, которые, как говорят, сопровождают мертвых, и эмблема Анны — горностай, похожий на лисицу, а также виноградные лозы, украшенные цветами, листвой и фруктами. И мальчик, и девочка умерли совсем юными, естественной смертью, и теперь лежали бок о бок, в ногах и изголовье усопших — по паре ангелов. Я была очарована изяществом этой гробницы, размышляя, ушла ли моя меланхолия или приобрела иные, более утонченные формы. Может быть, отточенная о мрамор гробницы, она стала острой, как клинок?
Ответ на этот вопрос пришел в образе женщины.
Я не слышала, как большие двери растворились за моей спиной, да и поток дневного света не рассеял полумрак собора. Но я услышала что-то, вернее, кого-то. Обернувшись, я увидела, что она идет по главному проходу. Длинная черная вуаль и полумрак скрывали лицо
Женщина остановилась у конца скамьи, моей скамьи. Потом повернулась и, не преклонив колени, медленно двинулась вдоль скамьи в мою сторону. Не видела она меня, что ли? Я кашлянула и отодвинулась немного дальше, но она продолжала идти, невероятно грациозно, словно плыла, не испытывая никакого неудобства из-за узости прохода. Подойдя, села рядом со мной.
Она не подняла свою длинную черную вуаль, но, когда слегка повернулась, радуга витража упала на темный тюль, и я смогла различить ее профиль. Женщина была молода и красива, масса распущенных рыжих волос падала на ее плечи. Широкая юбка зеленовато-голубого цвета легла на скамью аккуратными пышными складками, когда она села. Я украдкой взглянула на ее черный, доходящий до лодыжки башмак с тремя перламутровыми пуговицами на внешней стороне.
Полуденное солнце закрыли облака, в соборе потемнело. Еще через мгновение солнце выглянуло, и лучи красного, желтого, зеленого и других цветов вновь обрели прежнюю яркость. Голубоватый свет, как дым, висел в воздухе. Тени пролетающих птиц мелькали в витражном стекле: на нем были изображены пилигримы, святые и мученики, которых нисколько не беспокоил изменчивый свет и тени птиц, как, впрочем, и ведьма, глазеющая, задрав голову, на их пестрые фигуры. Я позавидовала их вечному спокойствию, неизменности их давно завершившихся жизней, почувствовала, что в моих глазах стоят слезы. И тогда заговорила женщина, сидевшая рядом.
— Не плачь, — сказала она. Голос у нее был теплый, глубокий, ласкающий слух. Но больше всего меня удивило вот что: как она узнала, что я плачу, даже не оборачиваясь ко мне? Я ведь за долгие годы прекрасно научилась сдерживать слезы — никаких бурных рыданий и вздымающихся плеч. — Не плачь, — повторила она и опустилась на колени. Сперва мне показалось, что она падает, и я уже была готова протянуть руку, чтобы поддержать ее. Она двигалась как марионетка, управляемая сверху спутанными нитями или чьей-то нетвердой рукой. Но когда я села на место, наблюдая, как она… как это тело становилось на колени… Представьте себе лицо, всплывающее из-под воды; не знаю даже, как все это лучше описать: руки женщины, словно не принадлежащие этому телу, судорожно поднимают вуаль, и моему взору предстает, подобно маске, надетой поверх этой смертельно неподвижной, незнакомой личины, столь хорошо знакомое лицо Мадлен де ла Меттри.
Да, я увидела то, что увидела, но только когда Мадлен робко положила свою холодную руку трупа поверх моей, только при этом ледяном прикосновении и звуках невыразительного, как бы надтреснутого голоса, ее голоса, вернувшегося к ней, я поняла, что именно Мадлен сидит рядом со мной — призрак, обитающий в мертвом теле.
— Моп Dieu! — вскричала я, вскакивая. — Что ты…
— Сядь! — приказала она. И добавила, словно извиняясь: — Так гораздо легче, ведьма. Не могу ж я разгуливать по улицам Тура такая, как есть.
— Зачем вообще ходить пешком? — спросила я. — Я думала, ты передвигаешься… как тебе вздумается, без необходимости…
— Иногда это забавно. Садись же!
Мне оставалось только удовлетвориться сказанным и не задавать больше вопросов. Что ж, посижу еще в соборе, ведя беседу с мертвецом.
— Кстати, кто это? — пришлось мне спросить.
— Недавно умершая , — ответил суккуб, — но она ужасно быстро коченеет … — Мадлен с трудом согнула пальцы левой руки, потом — правой и, повернув ко мне голову, решительно добавила: — Не твоего ума дело, ведьма, кто она .